Сибирский аллюр - [6]

– Горы… – мечтательно протянул Ермак. – Чужеземцы с раскосыми глазами… Ну и что? Видали мы и татар, и китайцев, и головы им, как капусту, рубали. А камень – он камнем и останется, даже если он в высоту на тысячу верст к небу дернулся. Неужто мы камней испугаемся, братцы?

За гибель Нового Опочкова никто мстить не собирался. Мужички из соседних деревень называли людей старосты Лупина законченными идиотами. Ну кто ж тягается с пятью сотнями казаков-то, а? Их пропускают, не чиня никаких препятствий, поят их лошадей, делятся запасами, пусть и с горечью в сердце, но отводят глаза, узнав, что забрюхатела пара баб… Все это можно пережить, а только жизнь одна и важна на свете, братцы. Бороться с казаками? Пресвятой Николай Угодник, до чего ж этот Сашка Лупин допился, если в голову ему такие мысли безумные вспрыгивать стали?

Мужики из Нового Опочкова сидели на берегу Волги, молча глядя на догоравшее село. По одной к ним начали подтягиваться потрепанные бабы, поддерживая больных и стариков, таща за спиной плачущую ребятню. Лица у большинства баб были в кровоподтеках, все в разодранной одежде. Им пришлось пережить сущую геенну. Причем огненную. Увидеть горящими родные избы.

И только маленькая новоопочковская церквушка уцелела. К местному священнику решил наведаться благодорнинский поп Вакула Васильевич Кулаков.

– Бог создал людей по образу и подобию своему. Вот и казаков тоже… создал, – немного смущенно оповестил он своего собрата и размашисто перекрестился. От его рясы воняло дымом походных костров, казачьи сапоги до колен были испачканы в грязищи, а в бороде застряли крошки. – Брат мой во Христе, давай уж вместе, что ль, помолимся, чтобы души грешные милость небес все-таки заслужили.

Священники преклонили колени перед иконостасом, истово помолились. А за церковными вратами догорало сельцо, кричали женщины.

– Видишь, брат мой, – заметил чуть позже казачий поп, вслушиваясь в пьяное пение ермаковых людей на пепелище, – церковь твою мы тебе сберегли. Богу спасибо-то скажи! А мне в дорогу дальнюю в земли неведомые лучше дай добром крест пасхальный…

Новоопочковский священник горестно застонал, доставая изукрашенный дешевым речным жемчугом крест, чтобы бросить его к ногам опаскудившегося на разбое собрата.

– Изыди, сатана! – крикнул он в отчаянии.

– Аминь! – скромно и вежливо ответствовал Вакула Васильевич Кулаков.

На волжском берегу между тихо воющими бабами метался чудом спасшийся Лупин, в ужасе заламывая руки.

– Марьянку… Марьянку-то не видели? – кричал он измученно. – Что с моей доченькой? С солнышком моим! С облачком золотым? Вы видели ее? Чего ж она не появляется? Почему вы ее не привели? Она мертва? Скажите же, не скрывайте от меня правду, я – человек крепкий, я сдюжу! Кто видел Марьянку? Кто?..

Он метался по берегу, но ни одна из воротившихся из погоревшего села женщин ничего не знала о Марьяне. Видели только, что изба старосты тоже погорела. Казаки ж не дураки, быстро, поди, сообразили, что это староста безумный решил против них пойти. Мужики даже говорить с ним и то не желали. Пусть вообще радуется, что товарищи в Волгу с камнем на шее не кинули. А жалеть… Жалеть его никто и не думал даже. Всяк из них кто Машку, кто Ольку, кто Лизку потерял. И никто не сомневался, что через девять месяцев появится кучка приблудных младенцев, что тоже как-то придется пережить и вынести. Жизнь на Руси Святой – дело непростое, всегда так было. Учись терпеть и дело с концом.

А Лупин все еще бегал по берегу, кричал, надеялся, что появится тот, кто скажет ему: «Ну да, да, мертва она, твоя Марьяшка! Казаки насмерть зарубили, не мучалась…»

Как бы не так: Марьяшку никто не видел, да и никто не верил, глядя на бушующее пламя, что Лупин когда-нибудь услышит о своей дочери.

– Пойду искать, – внезапно решился Лупин, когда на берег устало наползла ночь. – И не держите меня!

Никто и не думал даже. Есть только две вещи на свете, способные превратить любого крепкого мужика в юродивого: геройство и отцовская любовь. Погеройствовать Лупин уже успел… Так чего его удерживать-то, если он еще и вторую глупость на вкус попробовать собрался? Мужики посвистели ему вслед, довольные уже тем, что все еще живы, да и женки вернулись. Ну, отстроят сельцо заново, вновь назовут «Новым» – в девятый уж раз, если поп не врет. А казачий набег тоже какое-никакое разнообразие в серой жизни холопа на Волге. Буря, которая почти что мимо пролетела. Да и церковь спаслась… Это ли не перст Божий?

Ночью, когда родное пепелище действительно превратилось в пепелище, жутковатое и безлюдное, Александр Григорьевич Лупин тихо проскользнул в село, чтобы отыскать дочь.

Казаки спали, только караульные, сидя, кемарили около лошадей. Лупин, крадучись, подобрался поближе. Марьянки нигде не было, ее белокурую головенку он увидел бы еще издалека.

Сердце Лупина болезненно сжалось. «Она там, видать, сгорела, – в ужасе подумал он. – Она защищалась, не позволяла себя снасильничать, вот ее и убили. Настоящая Лупина, моя кровь…»

Он уткнулся лицом в траву, вдыхая запах земли и в отчаянии понимая, что потерял свою дочь.