Сибирская жуть - [44]

Вторая информация оказалась еще непонятнее. Дело в том, что каждую осень, в самом конце августа – сентябре, дядя Ваня уходит в тайгу. Не за орехом, не за грибами, не охотиться… Уходит, и все. Берет с собой краюху хлеба и уходит – без оружия, без продовольствия, без спичек. Если в этот момент у него есть приемыш и этот приемыш не вырос, мальчика берет с собой, уходит в тайгу на неделю, на две. Что они делают в лесу, что едят и пьют, где ночуют, куда ходят, не знает никто, потому что ни дядя Ваня, ни его приемный сын об этом не говорят. Никому.

– А что же вы ели, сынок?!

– Да там было…

– А что вы видели?!

– Да так…

Что характерно, парень никогда не рассказывает о походах с дядей Ваней ни пока маленький, ни когда вырастает взрослым. Ни друзьям, ни жене. Никому.

Отягощенные тайной, друзья почти и не были в лесу, а были – говорили все о дяде Ване.

В городе охваченные азартом ребята начали поиски с общения с «дядей Бодой», а разыскания в отделе кадров оставили на потом.

«Дядя Бода» охотно вспоминал все охотничьи и рыбацкие похождения разных лет.

– А он сильно изменился с того времени?

– Да понимаете, ребята… – «дядя Бода» смущенно разводил руками, и сразу становилось видно – он сам первый раз обратил на это внимание. – Да понимаете, он вроде и вобще не изменялся…

А можно найти фотографии того времени? Конечно! Приходите, ребята, посмотрим фотографии, повспоминаем… Вспоминал «дядя Бода» долго, со вкусом, рассказал массу интересных деталей, поил чаем с цветочными, ягодными добавками – сам собирал, смешивал, испытывал. Только вот фотографий, как оказалось, нет. В смысле – дяди Вани нет. Вообще все выехавшие охотно фотографировались на память, фотографий получалось много, вплоть до старинных, еще на стекле. Но вот дяди Вани почему-то на них не было.

– Отлично помню, пленку на него извел! На характерного такого…

Пленка не находилась. На этой фотографии вроде бы был дядя Ваня, только он наклонился.

На другой фотографии – отвернулся. Вот вроде бы он, но по фотобумаге расплывается радужное пятнышко – как раз на месте лица дяди Вани. Надо же, чтобы изъян фотобумаги, и как раз на этом месте! А где негатив? Нет негатива… Пес его знает, куда задевался.

В общем, ни одной фотографии дяди Вани не обнаружил обескураженный «дядя Бода» в своей огромной коллекции.

Ладно, найдем в отделе кадров, благо имелись знакомства. Но выяснилась еще более загадочная деталь: в отделе кадров помнили, что дядя Ваня работал в университете с 1920 года, это факт. Он считался ветераном труда, и ему регулярно посылали открытки с Первым мая и Седьмым ноября и приглашали на торжественные собрания. А он так же регулярно на собрания не приезжал.

Но вот фотокарточка дяди Вани в личном деле отсутствовала. Вообще. Может быть, в те времена не полагались фотографии в личное дело, их и не вклеивали? Во-первых, полагались и вклеивали, хотя и не так обязательно. Во-вторых, кого приняли раньше и не вклеили, тем довклеили потом… Почему же так и не было фотографии дяди Вани?!

В-третьих, ни в личном деле, ни в одной ведомости не было ни одной росписи дяди Вани. Почему?!

В личном деле расписался начальник, тогда можно было, а с тех пор личного дела не меняли, так и лежит.

В ведомости… Гм… Да так как-то повелось – зарплату дядя Ваня получает обычно не в срок, ему оставляют, а сами расписываются. Проблем никогда не бывало, претензии не появлялись, все в порядке…

А с какого времени так повелось? Ох, не знаем, с очень давнего. Мы как начали работать, уже так было… А кроме того, в пожелтевшем личном деле дяди Вани стояли любопытные пометки: «личн. утв.». То есть запись вносилась не на основании документов; запись вносилась по «личным утверждениям», на основании устных заявлений.

Иван Иваныч Иванов – по «личн. утв.». Родился в 1895 году, в деревне Большой Угор – по «личн. утв.». Не был. Не состоял. Не привлекался. Родители – беспартийные, маломощные, безлошадные, сочувствующие. Все – только по «личн. утв.».

В личном деле еще была справка: вырванный откуда-то листок бумаги, разлинованный вручную кем-то неровными, как змеи, чертами. И по этим продольным чертам косым, старомодным почерком, с дикими ошибками, справка: что в деревне Большой Угор церковь сгорела, сожженная империалистическими хищниками, что поэтому сообщенные Ивановым сведения проверить нет никакой возможности, но и необходимости тоже, потому что пролетарское происхождение Иванова и так видно сразу, и брать на работу его можно.

Еще же одна пикантность состояла в том, что церковь в Большом Угоре стояла себе и стояла до сих пор. А церковные книги Угорского прихода были сожжены вовсе не «империалистическими хищниками» в 1919, а коммунистами в 1934, когда по всей России-матушке закрывались церкви и сжигались, «по просьбе трудящихся», церковные книги. А значит, в 1920 году не было ни малейшей проблемы в том, чтобы проверить любые «личн. утв.», сделанные по поводу человека, родившегося в Большом Угоре. И уж, конечно, даже церковных книг совершенно не было нужно, чтобы выяснить – живет ли в Большом Угоре такая семья Ивановых и какого она такого происхождения…