Сибирская жуть - [33]

Мне это предложение показалось дельным. Речь шла о десятках килограммов костей. Как говорится, игра стоила свеч. Дело было зимой, и мы решили идти на промысел с санками, притом – немедля, сегодня же, чтобы опередить возможных конкурентов.

Надобно сказать, что у меня были преотличные деревянные санки, сработанные отцом. Точная копия настоящих саней-розвальней, с высокими головками, с шинеными полозьями, фигурными копыльцами и даже – с отводами, заплетенными посконной веревкой. Неплохие санки имел и Гыра, правда, железные и без отводов, но тоже довольно вместительные.

– Как стемняется, так и пойдем, – сказал Гыра.

– Зачем ждать, когда стемняется? – не понял я.

– Да не тот это груз, чтоб везти напоказ по деревне.

И только тут дошло до меня, насколько прав мой приятель. Мне живо представилось, как тянем мы на санках грубые мослы, с потеками обмерзлой крови, через Школьный проулок на главную улицу, а из дома напротив выходит, например, Римка Юркина, на которую я не дыша оглядывался по десять раз за урок с соседней парты… Случись такое, впору провалиться от стыда сквозь землю.

А Гыре пришлось бы еще труднее. Он был года на два постарше меня и хотя еще не окончил семилетки, но уже считался почти что взрослым парнем. Его запросто пускали на вечерние сеансы. Он даже дружил в открытую с одноклассницей Галькой Петуховой и провожал ее из клуба домой. Правда, жила она на другом краю села, на Московской заимке, однако частенько приходила вечерами к школе на пятачок, где обычно собиралась молодежь, в аккурат напротив переулка, через который шла прямая дорога из Пашина лога.

Словом, выход был действительно один – отправиться за лошадиными костями под покровом тьмы. Верно, и это не гарантировало от нежелательных встреч на улице и за селом, но все же снижало их вероятность.

Чтобы не вызывать лишних подозрений у наших приятелей и не выслушивать назойливых расспросов о задуманном предприятии, мы договорились с Гришкой встретиться за деревней, у поскотинных ворот, до которых каждый добирается поодиночке.

И вот, едва стемнело, я наскоро похватал толченой картовницы с хлебом и солониной, надернул теплую отцовскую фуфайку и, сказав матери, что сбегаю, мол, на Шолохову катушку, отправился совсем в другую сторону, «на охоту».

Вечер был тихим и довольно морозным. На небе сиял молодой месяц, но свету он давал еще слишком мало, чтобы рассеять густеющую темноту. Снег был сухим, жестким и звучно скрипел под валенками. Для пущей конспирации я пошел не улицей, а огородами, держась собачьих троп и волоча за собой санки на длинном поводке; потом нырнул в знакомую дыру в жидком тыне, примыкавшем к бревенчатому заплоту пятой бригады, и наконец выбрался на дорогу, которая вела к нязьмам, к зерносушилке, называемой у нас мангазиной, и к тем поскотинным воротам, где назначалась встреча с компаньоном. Дорога была безлюдной. Только у мангазины попался навстречу мельник Андрей Мясников, возвращавшийся с мельницы, но он ничего не сказал, а лишь молча кивнул мне, словно бы с пониманием и одобрением нашей затеи, и пошел дальше в своей белой от мучной пыли тужурке.

У раскрытых ворот поскотины никого не было. А тьма между тем все сгущалась, и мороз становился все забористей. Слабый свет от ломтя луны принимал какой-то молочно-бледный оттенок, отчего сплошные снега, лежавшие за поскотиной, казались погруженными в туман, а лес перед ними – слишком мрачным, особенно – высокий гребень кладбищенских берез, угрюмо выделявшийся в глубине.

Мне стало жутковато, и я уже втайне пожалел, что так легко согласился на ночной поход за этими дурацкими костями. Ведь впереди еще были километры пути в пустынных снегах, в темном логу, по берегу застывшего Пашина озера, в сумрачном зимнем лесу, где вполне могли объявиться волки и даже черти… Когда я живо представил все это, у меня под фуфайкой забегали мурашки.

Однако в эту минуту раздался короткий свист, и, оглянувшись, я увидел бежавшего ко мне Гыру с санками.

– Пришел? Не сдрейфил? – крикнул он. – Ну, молодцом. А то я уж думал, что одному придется идти на промысел.

– Молчи, свистун, ты бы один и к поскотине струсил, – попытался я сбить с приятеля излишнюю спесь «старшего».

– Ну-ну, не забывайся, отрок. Мне не впервой бродить по ночным полям и лесам. Не забудь, что я два сезона прицепщиком отбухал. А там всякое бывало.

На это мне нечего было возразить Гришке. Он хоть и любил прихвастнуть, но действительно уже не одно лето работал на взрослых работах – был и прицепщиком, и пастухом, где ночные смены – привычное дело. Я же покуда мог похвалиться лишь тем, что гонял с конюхом лошадей в ночное да возил копны на покосе у Кругленького, с ночевками на сеновалах кошар. Это тоже было почетно, но лишь на детском уровне, поэтому, чтобы уесть товарища, мне пришлось искать другой ход:

– Прибавь еще ночные дежурства с Галькой Петуховой, – съязвил я.

– С Галькой? О, с Галькой нигде не страшно, даже и на кладбище.

Так, с нарочитой беспечностью болтая и подначивая друг друга, быстро шли мы, почти бежали по снежной равнине, держа на поводках легко скользившие салазки. Дорогу до спуска в Пашин лог одолели почти незаметно. Несмотря на наступившую ночь и полное безлюдье, мы, кажется, не испытывали особого страха. Однако подслушавший наш разговор, наверное, заметил бы преувеличенную бодрость и громкость голосов, звучавших среди снежного безмолвия. На косогоре, перед тем как спуститься в лощину, Гыра остановился и, вглядываясь из-под руки в сумеречную даль, картинно произнес: