Сибирская жуть - [17]

Атаман Гыра, шедший впереди, победоносно оглянулся на нас, крутнул своим сияющим подойником в воздухе и с криком «За Родину, за Сталина!» бросился к косогору. Мы рысцой затрусили следом. Солнцепек косогора и впрямь представлял из себя почти сплошной клубничник, один ягодный круг перетекал в другой, и мы сразу же разбрелись по косогору. Первые ягоды, естественно, пошли не в посуду, а в рот. Хватая припеченные зноем душистые комочки клубники, кто присел на кукурки, кто встал на колени, а кто и просто лег, переполненный блаженным чувством удачливого охотника. Смех и разговоры умолкли. Пошла сосредоточенная работа.

Однако длилась она недолго. Еще и донышка не скрыло в наших ведрах, котелках и корзинках, как Ванча Теплых, который, нетерпеливо меняя круг за кругом, ушел довольно далеко от нас в сторону болота, вдруг заблажил на весь лог: «А-а, черная гадюка-а!» – и, бросив свое ведро на косогоре, заячьими прыжками и сметками полетел к нам навстречу… Мы поднялись, объятые страхом, и стали озираться вокруг, как будто гадюка могла вперед Ваньки приползти к нашим клубничным кругам. Радость от сбора нетронутой ягоды вмиг потускнела. Все вспомнили, в каких местах они находятся. А Ванча между тем уже подбежал к нам и, весь бледный, тяжело дыша, стал сбивчиво, более жестами, чем словами, рассказывать об увиденной им змее:

– Вот такая… с перетягу… петлями, петлями… Ажно трава шуршит и гнется…

Подошел длинноногий Гыра и, всем видом демонстрируя бесстрашие и невозмутимость, строго сказал:

– Прошу без паники. Змея, говоришь? Черная? Значит, мыться пошла к роднику. Сейчас мы ее на «перо» намотаем.

И Гыра вытянул из-за голенища сапога длинный нож с наборной ручкой, который подарил ему брат, городский фэзэошник, и рубанул им в воздухе крест накрест, как саблей:

– Чанч-Гач-Гук занес тамагавк – и ирокез, всплеснув руками, рухнул в воду!

С этими словами, прозвучавшими довольно воинственно, Гыра решительно направился к тому месту, откуда Ванча в панике бежал, оставив ведро с первыми горстями ягод. Мы, опасливо переглядываясь, потянулись за ним. Ванча, беззвучно шамкая белыми губами, плелся позади.

Ведро, брошенное им, опрокинулось, и ягоды высыпались в траву. Ванча попытался было собрать их, вытеребить из травы, но они резались о стебли, мялись в руках, окрашивая пальцы кроваво-красной жижицей. Пришлось оставить их на съедение птицам. Гыра, поигрывая «пером», походил вокруг, пиная траву сапогами, и, никого не обнаружив, бросил Ванче обидное подозрение:

– Наверно, с испугу померещилось? Штаны, может, состирнуть в роднике?

Ребятишки сдержанно хохотнули. А Ванча только хватил воздух меловыми губами и промолчал.

– Кто увидит змею, не трубите, тихонько позовите меня, – распорядился Гыра, пряча нож в ножны и отправляя его за голенище. – А пока – за работу!

Мы нехотя разбрелись по клубничным кругам, но теперь уже никто не опускался на колени, а тем более – не ложился, все работали, стоя на ногах и склоняясь к ягоде лишь после того, как проверяли палкой или носком сапога, что поблизости нет черной «перетяги». Каждое шуршание в траве, вызванное каким-нибудь кузнечиком, отдавалось ознобом в спине и затылке. Однако вскоре все успокоились. Возобновились разговоры и шутки. Даже с Ванчиных порозовевших губ стали слетать остроты. Первым наполнил свой подойник расторопный Гыра и пригласил желающих освежиться к роднику. Таковых не нашлось. И не потому, что желание испить свежей водицы уступало жажде ягодного промысла, а потому, что путь к роднику лежал краем змеиного болота.

Гыра ушел один и бродил где-то довольно долго, а когда вернулся, наши котелки и корзинки тоже были вровень с краями. Ягода в самом деле оказалась крупной, обильной и нетронутой, словно на погосте.

Гыра стал расписывать чистоту и сладость родниковой воды, испробованной им, и все мы, мучимые жаждой после многочасового пребывания на солнцепеке, теперь сами начали просить его провести нас к источнику. Гыра милостиво согласился, и мы, следуя за ним, спустились с косогора в лог, к тропе, бегущей в сторону болота. Мне приходилось однажды бывать у Феофановского родника, когда мы с отцом приезжали в Феофанов лог рубить жерди. Но дело было ранней весной, день стоял холодный, ветреный, и к питью особо не тянуло. Я просто видал издалека, как из-под мысика, покрытого жухлой прошлогодней травой, бежал светлой ниточкой ручеек и тут же, в нескольких шагах, исчезал в заросшем камышом болоте.

Внимательно рассмотреть родник мне довелось только теперь. Не случайно в селе его называли ключиком. Это был именно ключ, а не просто родник, потому что вода в нем фонтанировала, поднимаясь на целый вершок из норки, пробитой среди песка и камушков. А когда Гыра воткнул в отверстие ключика дягилевую трубку, аккуратно обрезав концы своим ножом, то фонтан поднялся по ней на целых полметра, и голубоватая струя забила, как из крана. Колготя и толкаясь, мы стали припадать к ней спекшимися губами. Вода была действительно вкусной, с запахом талого снега и березового сока, но уж слишком холодна, до зубовной ломоты, и ее приходилось не столько пить, сколько дегустировать, смаковать, набирая глоток и катая его по нёбу и деснам.