Сибирская жуть-6. Дьявольское кольцо - [152]

Какая-то печать усталости легла на его лицо, усталость ясно проявилась в голосе. И слушателям стало очень ясно: вот она, расплата за то, чтобы быть князем и ханом. За статус, за повиновение. Всю осень, до холодов, до самого снега, а быть может — и всю зиму будет он ходить с дружиной по дебрям, будет искать украденных людей, стараться вернуть их в Польцо.

— А этот, язык, он верно указал? Его привел?

— И его привел, и Колоброда. Остальные там легли.

— Царствие небесное… — священник перекрестился.

— Не лицемерь, батя. Не будет им царства небесного. Да вот, книги священника, что был до тебя, привезли, утварь…

— Утварь у меня церковная вся есть… Хотя, конечно, лишняя не будет. А книги что?

— Посмотри. Тут и книги, и рукопись.

Асиньяр протопал к лошади, достал из вьючного мешка кожаную сумку с книгами, с исписанными серыми листами.

— Что это, княже? Буквы вижу, значков этих не разумею.

— Это писал священник, служивший тут до тебя… Ульян, Тимофеев сын… Ученый он был. А значки знаешь ли, кому показать?

— Я это писал! — внезапно каркнул грязный, привязанный к седлу.

Знакомое лицо… Ба! Да это же был Колоброд! Исхудавший, уставший, еще более безумный, чем обычно. Но теперь уже, несомненно, Колоброд.

— Не верю я, что ты писал, — спокойно сказал Асиньяр, — кто с батей Ульяном близки были — все погибли, это верно. Но я ж помню, все писал он. Как свободная минутка, так писал.

— И я не верю, — сказал новый батюшка. — Что написано, владыке Серафиму покажем. Он и разберет, и скажет, кто писал. А если ты, разбойник, написал, так ты поможешь разобрать.

— Я писал. А разбирать не буду. Тайнопись это, вам ее знать не положено.

Смеялся священник. Смеялись пришедшие с ним мужики, привезшие найденные в городе неотпетые трупы. Смеялся Асиньяр, оскаливая жуткие клыки. Смеялась и его дружина. Наверное, многого мог ожидать Колоброд — и казни, и мучений, и даже убийства вот так, прямо в дороге… но все же не такого смеха. Растерянность, стыд, недоумение, чувство униженности, ярость… все разом промелькнуло на его физиономии за секунду до того, как вождь язычников резко опустил голову, скрывая лицо.

— Когда владыке отвезешь-то, отче Владимир?

— Не скоро, княже, я не скоро… Вот вернемся — иконостас ладить буду. Колокольню чинить, окна, фрески делать… — деловито частил батюшка, загибая пальцы. — Потом уже — в Рязань.

— Ну-с, вот и основа легенды! — громко сказал Симр Авраамович, явно выражая общее мнение. Да, становилась понятна подоснова разночтений и сомнений. Причина, по которой называли автором и Асиньяра, и Ульяна, и Колоброда; почему возникали самые дикие сочетания их имен, вплоть до «ведуна Ульяна».

— По-моему тоже все ясно. Не было последней страницы, ее просто не успели дописать, — раздумчиво сказал Михалыч, — кстати, что нет последней страницы, очень обесценивает рукопись?

— Понимаете, все это, то, что есть, — только ход выведения формулы. Ульян вплотную подошел к формуле, но мы не знаем, вывел ее или нет.

— Значит, гениальность отменяется? — прозвучал голос Михалыча с изрядной толикой ехидства.

— Ну-у… Быть способным сделать открытие и сделать — это все-таки разница, верно? Жаль, не было русского лже-Рабенкакера… Зато, с другой стороны, сколько мы узнали, а?! Следующим надо дать историкам…

— Я поражаюсь вам! — горячо заговорила девица — та самая, что кричала, требуя прекратить резню в церкви. Девушка встала, поводя темными от гнева глазами. — На ваших глазах убивали людей… детей… У нас тут машина… Мы можем… я, вы… Вас только рукопись… Мужчины вы здесь или нет?!

Девица искренне была убеждена, что мужчины обязаны устраивать мир именно так, как это считает нужным девица. Но жалкие попытки взывать к совести людей потонули в грохочущем водопаде Горбашки — он уже совсем оправился и вовсю нес о неправомочности вмешиваться в уже свершившееся прошлое, об опасности непредсказуемо изменить настоящее, об ответственности перед будущим и т.д., и т.п. Упоминался, разумеется, и приснопамятный мотылек Брэдбери, и «кольца времени», и вселенский детерминизм, и прочие не вполне понятные, но исключительно умные вещи.

Василий с интересом наблюдал, как реагирует народ на эти вроде бы несомненные высказывания. Девушка стояла с красными пятнами на щеках, вскинув голову… она, наверное, считала, что гордо (а в общем-то скорее жалко). Математики заторможенно следили за Горбашкой. Принимать решения они не умели, тем паче — в сфере столь далекой от формул, абстракций, неторопливых прогулок, плановых тем, от круга людей, которые прекрасно знают, что такое «тензорное исчисление», хотя и не очень знают, что такое «посадка картофеля». И они охотно соглашались, чтобы Горбашка все решил. Что называется, с облегчением.

А вот Михалыч копал в носу, и вид у него был преисполнен скепсиса… только не сразу было ясно — по отношению к Горбашке или к его речам?

Сергеич тоже что-то сомневался, качал головой и ухмылялся. То ли сомнения терзали его душу, то ли все наоборот: он точно знал, что Горбашка сильнейшим образом неправ, но высказываться не хотел.

Володя, закусив губу, смотрел на Михалыча, и тот несколько раз покачал головой из стороны в сторону. И Владимир улыбнулся… жаль, не видел этой улыбки Горбашка. Разве что ухитрился бы и эту улыбку истолковать как признак восхищения его гениальностью.