Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу - [6]

Действительность оказалась печальнее и строже, потому что необходимые начальству полезные ископаемые самым контрреволюционным образом не желали нигде находиться.

Кураторы из КГБ советовали сажать и стрелять за саботаж и геологов, и месторождения молибдена, но времена были уже не те, начальство одолевали сомнения — поможет ли? Пытались воздействовать премиями, выговорами, обычным набором проработок. Карские недра так и не откликнулись на призыв партии и правительства, и от краткого мига величия у института осталось в основном здание — трехэтажный корпус в самом центре города, еще сталинской постройки, в стиле псевдоклассицизма. Огромные комнаты, высокие потолки, гулкие коридоры, лепнина…

Сам же институт влачил убогое существование даже в доперестроечные времена, а уж теперь-то и институтом называть его было как-то неловко. Средний возраст сотрудников перевалил за пятьдесят, и даже те, кто остался, занимались темами «для себя», что логично — должны же люди хоть чем-то заниматься за триста рублей в месяц? Но с другой стороны, что можно требовать от человека за триста рублей в месяц?

Японец, по правде говоря, сам по себе настораживал. Был он все-таки какой-то странный, а может, просто очень непривычный — очень маленький, очень желтый, очень монголоидный, а главное — очень улыбчивый и навязчиво-приторно-вежливый.

Начал он вообще с того, что суетливо наливал Морошкину какой-то подозрительный коньяк. В иностранцев, нарочно травящих русского человека, старый Ефим Морошкин почти что верил, но и сам по себе коньяк, даже без отравы, заставил его скривиться.

— А давайте лучше водочки!

Ефим Анатольевич извлек бутылку и пару кружек, ловко нарезал хлеб. Сам японец пил микроскопическими дозами, рассказывал, насколько водка лучше всякого там сакэ, и про то, как хорошо знают и уважают Морошкина в Японии.

Было понятно, что Морошкин японцу сильно нужен и что он хочет от него что-то узнать, но что — никак не говорил. Расспрашивал о тайге, об экспедициях, где бывал Ефим Морошкин, обещал хорошо заплатить. А на прямые вопросы — за что он собирается платить, сын Ямато просто улыбался (в таких случаях — особенно ненатурально), пропускал вопрос мимо ушей и сразу же задавал другой вопрос, свой собственный.

Как криптозоолога особенно его интересовали животные, которые неизвестны науке. Не встречал ли профессор Морошкин таких животных? Ефим Анатольевич рассказал ему о том, как наблюдал странную разновидность белки — посреди лета, в июле, несколько белок темно-серой масти играли на сосне, в двух шагах от его шурфа. Причем это не в зимнем наряде, а в каком-то совершенно непонятном.

Японец слушал, задавал вопросы, даже сделал какие-то записи иероглифами. Но чем дальше, тем устойчивее у Морошкина складывалось впечатление — интересует его что-то другое. Как ни мало волновали Морошкина душевные движения японца и как ни был японец закрыт, но чувствовалось безразличие. Разве что так, легкий интерес вообще.

А не встречались ли профессору другие странные животные? Покрупнее?

Кое-что Морошкину встречалось, как не встретиться за годы работы в почти ненаселенных, малоизвестных районах Сибири. Профессор, краснея, робко задал деловой вопрос: а будет ли оплачена и как именно будет оплачена его информация? Про кое-что более крупное? И тут же японец выхватил откуда-то из внутреннего кармана толстенную пачку долларов, тускло сверкнувшую зелено-серым светом. Японец ловко отделил кредитку от пачки, и Морошики-сан, к собственному удивлению, почувствовал в руке эту крупную зеленую кредитку.

— Это же не к спе… — начал было Ефим Анатольевич, краснея все сильнее и сильнее. Японец жестом показал, что все это чепуха, и сунул пачку обратно.

«Штук двести…» — невольно подумал Морошкин. И опять невольно покраснел. Потому что думать о деньгах Ефим Морошкин не привык и не умел, и сами по себе мысли о деньгах считал, в общем-то, занятием постыдным. Но толщину пачки почти подсознательно он отметил. Выходило, что японец так, между делом, таскал во внутреннем кармане до двадцати тысяч долларов.

…А история и впрямь была странная, давняя и в общем-то почти невероятная. Ефим Анатольевич порой сам переставал верить в собственные впечатления. Тогда, в конце 1950-х, он обследовал почти ненаселенный край на востоке Саян. Молодого Ефима Анатольевича с напарником забросили в верховья речки, и в задачу их входило в основном плыть по реке, сплавляться до населенных мест у подножия гор. Так и плыли они с напарником, плыли на лодке вдвоем по почти неисследованным, неизвестным местам. Целый месяц они не видели других людей, потому что во всем огромном, чуть ли не с Шотландию, Тоджинском краю жили всего несколько сотен людей из племени тофаларов — оленеводов и охотников да еще, по слухам, беглые старообрядцы.

Лодку проносило мимо мыса, где стоял лось, подняв голову, и недоуменно смотрел на людей. Так и стоял, по колена в воде, даже не думая бежать. Стоял, смотрел, пытался понять — что за создания плывут? Лось впервые видел такие существа.

Стояли светлые июньские вечера. Белок приходилось выгонять из палатки, они сигали по спальникам, забирались в котелок, отнимали у геологов сухари.