Сибирь. Монголия. Китай. Тибет - [192]

После еды и питья кэлин всегда очень усердно мылся, как кошка, при чем иногда перетирал себе все пальцы отдельно, как это делают люди при умывании; хвост он также тер лапками, причем хвост иногда сильно распушался, и каждый волос стоял отдельно, образуя нечто вроде стрелки.

Переезжая каждый день, мы не могли заметить никаких хозяйственных наклонностей у своего кэлина; но когда прожили на одном месте целую неделю, наклонности эти тотчас же обнаружились. Сначала мне невольно кинулось в глаза, что кэлин стал необыкновенно скоро съедать просо, которое ему давали; потом, каждый вечер постилая себе постель, я стала замечать, что из нее сыплется просо; наконец, однажды я обратила внимание, что кэлин, набивши себе до безобразия щеки, пробрался к моей постели и скрылся в складках меховой дохи, которую я постилала себе вместо тюфяка. Развернувши осторожно доху, я увидела, что зверок прогрыз в высокой шерсти козлиной дохи целые ходы и в них, в различных местах, спрятал свои зерновые запасы. Конечно, мне пришлось их уничтожить: насчет дохи интересы кэлина значительно расходились с моими. Не знаю, где после этого устраивал свои склады кэлин: пол в комнате, хотя и земляной, был слишком плотно убит, чтобы ему в нем можно было делать норы. Впоследствии мы жили еще целый месяц в одном доме с деревянным полом; прогрызать последний кэлин не пытался, зерно складывал где попало и, кажется, не очень заботился о его целости.

В конце июля я его срисовала; чтобы заставить его смирно сидеть, я давала ему в лапки сахар, который он грыз охотно и часто.

Без особенных приключений кэлин дожил у нас до осени. В октябре мы подходили к Желтой реке, чтобы у города Цзинь-Дзипу перебраться на правый берег и прийти на зимовку в город Ланджеу. После Ордоса, страны, населенной симпатичными монголами, после свободных остановок на степи в палатках, путешествие по китайским деревням и местечкам с их грязными дворами и нахальной толпой, не дававшей своим назойливым любопытством ни минуты вздохнуть свободно во время остановок, – довело нервы у всех нас до крайней степени раздражения. При таких-то обстоятельствах в самом дурном расположении духа сидела я как-то на террасе китайского дяна в Пин-ян-ся. Передо мной по террасе и по столу бегал кэлин, на которого я на этот раз смотрела без всякой ласки. Вдруг к нам приблизилась кошка; кэлин смертельно испугался ее и с блестящими расширенными глазами прыгнул ко мне на плечо. Меня нисколько не тронула эта просьба о защите, и я совершенно равнодушно отнесла в комнату зверка и посадила в ящик; даже не позаботилась хорошенько запереть крышку.

Оставаясь еще несколько времени на террасе, я машинально следила за кошкой, потом забыла о ней и пошла помогать мужу перебирать растения. Вдруг крик рабочего и вид выскочившей из комнаты кошки показали мне, что случилась беда. Монгол-рабочий и я бросились за кошкой, но она вскочила на кровлю конюшни. Пришлось еще обежать угол здания; но едва мне удалось по развалившейся стенке взобраться на крышу с одного ее конца, как кошка, державшая в зубах кэлина, спрыгнула с другого на соседний двор! Китайцы, бывшие там, отняли зверка у кошки, но он уже был задушен.

Я возвратилась в комнату с мертвым кэлином в руках, совсем расстроенная; все жалели кэлина, а мне вдобавок думалось, что я виновата в его смерти… При жизни зверка мне казалось, что я совсем его не любила, что он только забавлял меня, как игрушка, и я удивлялась тому, что мне было так жаль потерять его.

На другой день я развернула бумагу, в которой он был у меня завернут, – мне захотелось еще раз посмотреть на него. С вытянутым хвостом, тусклыми глазами, шерстью, потерявшей прежний блеск, – мертвый зверек совсем не походил на того веселого «кэлишку», которого мы так любили, и я решила, что его можно даже бросить в спирт, к другим грызунам, коллекцию которых мы собирали. Муж мой оказался более чувствительным – он закопал «кэлишку» в землю, и не на поганом загрязненном китайском дворе, а в поле, за городом. Долго потом мы еще чувствовали потерю кэлина, и я удивлялась этому: правду сказать, зверек был довольно глупый.