Сибирь 2028. Армагеддон - [31]

После тяжелой, но скоротечной болезни я очнулся и подумал, что неплохо бы сделать выводы. Нельзя превращаться в тряпку. Мужчины не плачут. Только ноют, если очень больно. Я извлек фонарик, осветил пройденный путь. Глухая стена. Колодец, по которому я прополз в подземелье, в результате взрыва оказался полностью завален. Очень мило. Зато теперь меня не догонят. Если впереди такие же завалы, то будет КРАЙНЕ мило. Я осветил пространство вокруг себя. Я лежал в бетонном желобе. Над головой была кирпичная кладка, прочность которой вызывала опасения. Впрочем, высота коллектора была небольшой, и кирпич, дождавшийся хорошего человека, повлек бы лишь небольшое сотрясение мозга. В годы «самого справедливого общества», а впоследствии – недоразвитого капитализма – по этой трубе струились нечистоты. По прошествии множества лет здесь всё еще пахло. Я пополз, стараясь не думать о боли…

Не впервые приходилось осваивать подземные коммуникации, но с таким дискомфортом под землей я еще не сталкивался. Коллектор постоянного диаметра перешел в иное измерение, я постоянно куда-то проваливался и сползал. Потянулись перпендикулярные ответвления, в одно из которых я рискнул заползти. Труба то сужалась, то расширялась. Судя по двум изгибам и количеству пройденного расстояния, я находился примерно под зданием ГУМа. Я опускался все ниже, что в плане безопасности, наверное, было неплохо, но… зачем мне ниже? Катакомбы под площадью Маркса были мечтой диггера, я бы ничуть не удивился, повстречавшись здесь с колонией людей. Контакты батареек отошли от клемм, я чертыхнулся, оказавшись в темноте, потряс фонарик. Заряд еще не иссяк, отстала задняя крышка. Я принялся остервенело ее закручивать – находиться в темноте было зверски неуютно. И вдруг мурашки поползли по коже, из темноты на меня кто-то пялился! Померещиться не могло – оттого и жив до сих пор, что научился прислушиваться к ощущениям! Я нащупал спусковой крючок автомата, тряхнул фонарик – и тот загорелся.

В паре метров от меня изготовилась к прыжку огромная лохматая крыса! Просто барсук какой-то! Тошнотворная, драная, с жирными боками. Вытянутый нос ходил ходуном, щерилась пасть, усыпанная мелкими зубами. Бусинки глаз источали арктический холод. Я ужаснулся – неужели бросится? Хорошо, что не стал тянуть резину, вскинул ствол. Но до выстрела не дошло, тварь была в курсе, что такое стрелковое оружие в человеческих руках! Крысы не такие уж глупые создания! Она проворно развернулась и пустилась наутек, волоча по полу два длинных голых хвоста! И здесь мутации, черт их подери! Я мог бы выстрелить, но воздержался, пальба в подземной глуши могла иметь последствия. Я шикнул ей вдогонку, швырнул огрызок кирпича. Тварь исчезла за дальним поворотом. Преследовать ее я не стал, свернул раньше и вскоре оказался на какой-то аварийной винтовой лестнице. Она и привела меня в замшелую бойлерную. Это было довольно вытянутое помещение с обвалившимися стенами и оторвавшимися трубами, унизанными чугунными вентилями. И самое занятное, что здесь жили люди…

В убежище было довольно тепло. И людно. Имелось подобие печки (очевидно, дым какими-то зигзагами выводился наружу). Вдоль стен в ворохе мешковин лежали и сидели люди. Когда я появился, весь такой в ореоле электрического света, некоторые из них зашевелились, стали приподниматься, глухо заворчали. Я тоже немного оробел. Их лиц я практически не видел, да и нечего там было рассматривать. Я выключил фонарик, чтобы они не нервничали, прошептал самым добрым голосом:

– Люди, пожалуйста, я не сделаю вам ничего плохого, я такой же, как вы. За мной гнались, я заблудился…

От поезда отстал… Бурного ажиотажа мое появление не вызвало. Тела под грудами зловонного рубища повозились и успокоились. Здесь царили апатия, подавленность и полное равнодушие к своей судьбе. Это были какие-то переселенцы – трудно представить, что они прожили в бойлерной двенадцать лет! По-хорошему, я должен был развернуться и уйти, продолжать свой скорбный путь, но что-то меня остановило. Поколебавшись, я логично предположил, что с обратной стороны каменного мешка должен иметься выход на улицу (ведь не замурованные они тут сидят?), и стал деликатно протискиваться между телами. Это было неприятно. Из-под мешковин выбирались землистые лица с ввалившимися носами и истонченной кожей, провожали меня глазами. Кто-то храпел, кто-то жалобно охал.

– Мужчина, угостите даму обедом… – без надежды пробормотал условно женский голос. Я не был Иисусом Христом, способным прокормить толпу одной булкой, но что-то дрогнуло в груди. Я остановился, стряхнул со спины рюкзак, извлек две первые попавшиеся банки и открыл их ножом. Вокруг меня образовалась толпа. Сердце сжалось, когда я смотрел, как эти люди – без лиц, без будущего – тянутся к еде заскорузлыми руками, зачерпывают пальцами, жадно едят, смотрят на меня голодными глазами – не расщедрюсь ли еще.

– Простите, граждане, – бормотал я, пятясь дальше, – но больше нет, неурожай, знаете ли… – горели уши, но, видит Бог, еды оставалось с гулькин нос, я сам не знал, где ее добывать.