Швейцарский Робинзон; Вторая родина - [7]

— Как бы не так! — возразил я. — Это орех, да не простой, а кокосовый.

— Но ведь есть же птицы, которые вьют гнезда овальной формы, — не сдавался Фриц.

— Разумеется, — согласился я. — Только нельзя сразу, не подумав, принимать любой круглый волокнистый предмет за гнездо. Разве не помнишь, ведь мы читали, что кокосовый орех завернут в волокнистое сплетение, не распадающееся благодаря наличию тонкой нежной кожицы? Орех, который ты держишь в руках, почти без кожицы, и поэтому видны только торчащие волокна. Давай их сейчас срежем, и ты убедишься, что под ними твердый плод.

Сказано — сделано. Орех разбили, и в нем обнаружили одну гнилую косточку, абсолютно несъедобную.

— Но, папа, — разочаровался Фриц, — я думал, что в кокосовых орехах сладкая водичка, которую можно пить как молоко миндаля!

— Правильно, это в случае, если орехи зеленые. Но, когда плод созревает, вода уплотняется и образует косточку, которая постепенно высыхает. Если зрелый орех попадает в благоприятные условия, косточка прорастает и разрывает кожицу. При неблагоприятных обстоятельствах косточки портятся, поскольку начинается брожение. Нечто подобное произошло и с твоим орехом. Наверное, его сюда приволокли обезьяны, упасть он не мог, поскольку здесь нет пальм.

Вдруг захотелось непременно, во что бы то ни стало, найти хороший кокосовый орех. Усиленно занялись поисками. И один мы хоть и не сразу, но все-таки нашли! Попробовали. Горьковатый на вкус, но сытный. Осталось даже еще на обед. Таким образом получилась незапланированная экономия провианта. Подкрепившись, отправились дальше. Идти было трудно, лианы переплелись с кустарником, образовав почти непроходимую чащобу, поэтому дорогу пришлось прокладывать топориками. Но в конце концов мы снова вышли к побережью, продвигаться стало легче. Направо от нас, на расстоянии ружейного выстрела, виднелся лес с необычными деревьями. Фриц, неустанно высматривающий и проверяющий все, обратил на них внимание и заинтересовался.

— Папа, а что это за деревья с такими странными наростами на стволах?

Мы подошли поближе, и я обрадовался. Это были калебасовые деревья[8], плоды которых напоминают наши тыквы. Фриц почти сразу нашел одну такую «тыкву», упавшую с дерева, и я пояснил ему, что ее твердую скорлупу можно использовать в качестве чашек, мисок и бутылок.

— Дикари, — продолжал я, — применяют их для хранения напитков и варки пищи.

— Как! — удивился Фриц. — Скорлупа же сгорит на огне!

— Но прямо на огонь ее и не ставят, — пояснил я. — Если хотят что-то сварить в этих тыквах, их разрезают, мякоть выбрасывают; в каждую половинку наливают, как в обычную кастрюлю, воду и кладут внутрь раскаленные камни, вода начинает кипеть, а сама скорлупа остается невредимой.

— Эге, мы тоже можем сделать несколько таких тарелок и мисок, — сообразил Фриц. — Вот мама обрадуется!

Сказал — и сразу взялся за дело. Достал нож и начал обрабатывать тыкву. Нож он вонзал беспорядочно, иногда глубоко, иногда не очень, торопился, резал неровно, оставляя зубцы, и, конечно, все испортил.

— Что же это такое! — воскликнул он и отбросил тыкву. — Вроде бы простенькое дело, а на поверку как сложно. Моя работа гроша ломаного не стоит.

— Ты всегда спешишь, дружище! — пожурил я сына. — Но и то, что у тебя получилось, выбрасывать не стоит. Из маленьких кусочков можно изготовить ложки и пару мисок.

Фриц собрал тыквенные половинки и снова принялся за работу. А я взял шпагат, обвязал им тыкву, натянул покрепче и осторожно постучал по ней рукояткой ножа. Потом еще крепче затянул и повторил все снова, пока скорлупа не треснула. Без особого напряжения я протащил шпагат через водянистую сердцевину тыквы и разделил ее на две половинки, пусть неодинаковые, но вполне приличные и с ровными краями.

— Здорово! — обрадовался Фриц. — Получилась великолепная миска для супа, да еще с тарелкой в придачу! Как ты додумался до этого?

— Узнал из книг, описывающих путешествия. Дикари и негры, не имея ножей, поступают именно так.

Мы разложили на земле миски и тарелки для просушивания, наполнили их песком, чтобы под влиянием солнечных лучей они не скореживались. Потом постарались точно запомнить место, где осталась наша кухонная утварь, и только тогда пошли дальше. В пути, чтобы как-то скоротать время, вырезали ложки. Фриц попробовал вырезать ложку из тыквенной корки, а я — из остатков одного кокосового ореха, который запрятал, сам не зная почему. Но надо честно признаться — ничего хорошего у нас не вышло.

— По части домашней утвари дикари — мастера, ничего не скажешь, — произнес я. — Моя ложка ничуть не лучше твоей, нужно иметь рот до ушей, чтобы ею пользоваться.

— Твоя правда, отец, — согласился Фриц. — Но будь наши ложки поменьше, они были бы плоскими, еще хуже устричных раковин. Попробуй ими зачерпнуть суп! Нет, пока не вырежу настоящую ложку, эта останется при мне.

Так мы шли, мирно беседуя и вырезая ложки, не забывая, правда, время от времени оглядываться по сторонам. Пусть слабая, но надежда еще теплилась в нас. Не хотелось верить, что мы совсем одни на этом острове.

Прошло еще, по всей вероятности, часа четыре, прежде чем был достигнут мыс, острым углом уходящий в море. Он казался самым удобным местом для изучения окрестностей. С большим трудом, порядком попотев, мы взобрались на него и были вознаграждены — открылась чудная панорама. В любом желаемом направлении подзорная труба делала близкими самые отдаленные места. Но как мы ни вглядывались, следов человека обнаружить не удалось. Природа в своей естественной красе была восхитительна. Густо поросший берег живописной бухты словно обнимал небольшое озерцо, ветерок рябил в нем воду, отражавшую солнечные лучики, а в противоположной стороне возвышалась горная цепь, терявшаяся в голубых далях. Все было бы хорошо в этом райском уголке, если бы не наше одиночество. Правда, теперь стало понятно, что край, в котором мы оказались, очень плодороден, недостатка в продуктах не будет и с голоду мы не умрем. Поэтому я решил приободрить сына: