Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы - [59]

Она принялась одно за другим вынимать яйца из корзины и разбивать их на сковороду. При этом она выхватила из мешка железный штырь с клеймом, которым метили полковых лошадей. На клейме была выбита «L» — первая буква фамилии командира полка, Барона Палачей Лильгенау; перевернутое «L» представляло силуэт виселицы. Этой железкой Лиза стала размешивать угли.

— Он всегда такой грозный, — продолжала она, оставив железный штырь в разгорающемся камине. — Чуть только еда не поспеет вовремя, тут и начинает со мной ругаться. А кроме этого, у меня нет причин на него жаловаться. Правда, о детях он и слышать не желает. Но я думаю, что со временем и это устроится: он просто немало натерпелся от офицеров в полку, вот и злится на весь белый свет.

Из ночного сада донесся крик коршуна.

Шведский Всадник поднялся и шагнул к Лизе.

— Довольно! — процедил он сквозь зубы. — Читай «Отче наш», взывай к Иисусу и кайся в своих грехах! У меня больше нет времени!

— С чего бы это я должна молиться? Что это ты задумал? — пятясь от него, спросила Рыжая Лиза. — Может, ты опять взялся за старое? Да только не трудись, у меня в доме взять нечего!

— Мне не надо твоих денег. Ты знаешь, почему я пришел, — с первой минуты знала! Ты спелась с Бароном Палачей и пообещала ему отдать меня живьем в его руки, чтобы он произвел твоего Якоба в офицеры!

— Каким ветром в тебя надуло эту чепуху? — возмутилась Лиза. — Как ты мог поверить в такую гнусную ложь?!

Не ожидая ответа, она наклонилась, помешала дрова в печи и, вытянув кочергу из топки, продолжала:

— Тебе нечего меня опасаться. Я всегда молчала и дальше буду молчать. Небо и земля свидетели, что я не вру тебе!

Она услышала скрип отворяющихся ворот и подумала, что это идет Якоб.

«Бей! — сверкнуло у нее в голове. — Это враг всех людей, так бей же его скорее!»

— Дура, да кто же поверит тебе?! — услышала она. — Встань! Ты можешь поклясться святым крещением, что у тебя не было этого на уме?

Она вскочила на ноги. Долю секунды они стояли лицом к лицу, а потом она ударила атамана раскаленным железом в лоб над левым глазом.

Из груди Шведского Всадника вырвался глухой стон-рычание. Он зашатался, лицо исказилось от дикой боли. Левой рукой он схватился за лоб, а правая тем временем поднимала пистолет.

Рыжая Лиза хотела тут же потушить лампу, но не успела и теперь стояла на самом свету. Она почувствовала, как силы покидают ее, — взгляд атамана был так страшен, что она не могла пошевелиться. И тогда она завизжала:

— Берегись! Здесь Святотатец! Не входи, Якоб! Я выжгла ему виселицу! Беги за солдатами! Караул! Аа-ааа!..

Грянул выстрел. Рыжая Лиза умолкла и повалилась на пол, судорожно дергая ногами.

Он уже был на улице и с трудом слезал по куче дров, когда перед ним возник Вейланд и приглушенно проговорил:

— Я здесь! Что случилось? Я услышал, как она заорала что-то про огонь и виселицу, и побежал к тебе.

— Уходим! Скорее! Скорее! — скрежетал зубами Шведский Всадник, Вейланд подхватил его под руку, подтащил к лошадям и посадил в седло.

Когда они подскакали к хижине в лесу, Сверни Шею помог атаману слезть с коня и в ужасе уставился на его лицо.

— Святая Дева! — вскричал он. — Как могло с тобой такое приключиться? Ну и отделала она тебя — почище турок!

— Пить! — прохрипел Шведский Всадник. — Они, верно, гонятся за мной… Мне больше нельзя никому показываться… Я должен схорониться, как дикий зверь…

Сверни Шею подал ему кружку воды. Атаман залпом осушил ее.

— Это все я виноват, — угрюмо проронил Вейланд. — Я не должен был оставлять его одного с ней.

— Ну, и куда теперь, атаман? Что нам теперь делать? — спросил Сверни Шею.

— Куда? — раздумывал атаман, непроизвольно стуча зубами. — Пожалуй, только в ад к епископу. У епископа — дьявола, где день и ночь трещит огонь в печах, можно скрыться от всего света. Я пойду туда — это для меня самое подходящее место. Там я буду жить, там и умру…

Молодой парень, которого на заводе епископа прозвали Кочергой за то, что он лучше всех умел ворошить и поправлять горящие дрова этим тяжеленным орудием, высокий, широкоплечий парень со стальными мускулами и покрытым шрамами от ожогов лицом, шагал по лесной дороге, змеившейся к выходу из владений епископа, и по его неуверенной походке было видно, что он совсем отвык ходить куда вздумается. Девять лет прослужил он в аду епископа, девять лет возил тяжелые тачки, был камнерубом, обжигальщиком, истопником, углежогом, плавильщиком, литейщиком и — под конец — печным мастером. В этой должности он уже не получал побоев от надсмотрщиков, а сам мог подгонять помощников палкой. Теперь он был свободен — его каторжный срок закончился, и он мог подумать о будущем. Весь мир с его прямыми и кривыми путями наконец открылся перед ним…

Он неторопливо шагал по дороге и насвистывал какую-то легкомысленную мелодию. Ветер насквозь продувал все дыры и прорехи его рабочей робы, а в кармане у него позвякивало серебро, которое накануне в канцелярии управителя ему выдал тамошний писарь. Все его богатство составляло шесть гульденов и полгульдена мелочью, но это все-таки были деньги, и теперь он соображал, как ими распорядиться. На самой кромке леса дорога разветвлялась, и он задумался над тем, куда ему свернуть.