Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы - [19]

Когда деревня с ее собачьим лаем и скулящими звуками кабацкой волынки осталась далеко позади, а впереди зазмеилась ведущая к мельнице дорога, он попытался выработать для себя какой-нибудь определенный план действий. Мысли путались у него в мозгу — он знал только, что сейчас он избит и унижен, но когда-нибудь непременно преобразится и появится здесь в облике дворянина со шпагой, перьями на шляпе и кучей денег в каждом кармане. Он решил нарушить данное мертвому мельнику слово и не ходить в епископский ад. «Нет уж, туда мне еще рановато! — твердил он себе, пробиваясь сквозь сугробы. — Сделка, говорите? Да ни одна сделка недействительна, пока за нее не распили кружку водки. На водку-то проклятый мертвяк поскупился, вот и пускай пеняет на себя. Драгун, что держал меня во время порки, и тот не пожалел водки! Спасибо тебе, брат солдат! Когда я вернусь и найду тебя, ты будешь пить за мое здоровье, сколько пожелаешь! Я не пожалею для тебя водки. Да, брат, эта сделка состоится!»

Идти в ад — в имение епископа? На хлеб и воду? Нет, теперь все это не для него. Теперь он хотел вернуться в мир и еще раз сразиться с теми силами, что преследовали его всю жизнь. Его манила большая игра, он хотел еще раз бросить кости. Ему, неудачливому вору, которому ни разу в жизни не удалось выманить у какого-нибудь скупого крестьянина сытный обед, теперь казалось, что он может добыть себе все богатства мира.

Но сначала он должен заполучить грамоту, которая одна лишь и придает такое огромное значение Торнефельду. С этим заветным куском пергамента он сможет легко завоевать свое счастье. А что до Торнефельда, то пусть он без грамоты попытает удачи в шведском войске.

В шведском войске? Нет, Торнефельд не должен попасть туда! И, уж конечно, не должен вернуться домой на коне и в шляпе с перьями! Она любила его, она хранит ему верность. Что ж, значит, он должен исчезнуть навеки.

— В ад — к епископу! — прорычал вор, и тут у него родился план, как ему одним ударом избавиться от Торнефельда и заодно сдержать свое обещание ожившему мельнику. Он заставит Торнефельда пойти в рабы к епископу вместо себя! На все девять лет! Для него это будет означать вечность. Он ведь не выдержит у плавильной печи и двух месяцев, а в каменоломне — и того меньше. Этот дворянский щенок, этот белоручка и маменькин сынок уже через месяц загнется под хлыстами фогта и его слуг! Сам Геркулес не смог бы выдержать там весь девятилетний срок.

Пока вор раздумывал обо все этом, ему вдруг воочию представилось, что охваченный отчаянием и смертельно усталый Торнефельд снова, как и утром этого дня, валяется перед ним в снегу. И вновь его охватила жалость к мальчишке, который, даже лежа в снегу, помнил о своей дворянской чести. «Вставай, брат! Вставай! Я не покину тебя!» Но он тут же подавил в себе сострадание. Сейчас не время для него. Торнефельд должен исчезнуть навсегда.

— Ступай туда! Ступай туда! — зло выкрикнул бродяга навстречу свистящему ветру. — Для тебя нет иного выхода! Я не могу вырвать из сердца эту девушку, этого ангела со слезами на глазах!

И с этими словами он мысленно простился с товарищем по несчастью. Участь Торнефельда была решена.

Когда бродяга приблизился к мельнице на расстояние броска камнем, перед ним как из-под земли вырос мертвый мельник в своей извозчицкой куртке и шляпе с пером. Больше всего на свете бродяге хотелось проскользнуть мимо, но справа и слева были высокие сугробы, а прямо перед ним стоял зловещий старик.

— Пропусти меня, господин! — сказал бродяга, непроизвольно клацнув зубами. — Мне нужно немного погреться. Видишь, какой мороз? Ночью же будет еще холоднее, а в лесу к тому же воют волки.

— Тебе ли беспокоиться о морозах! — глухо, как из колодца расхохотался старик. — Ты-то не озябнешь! Уже этой ночью ты будешь голыми руками выгребать угли из пылающей печи!

— Нет, не сегодня! — взмолился бродяга, ощутив, как у него по спине пробежали мурашки. — Подождем до утра, господин. Ведь сегодня среда — день, когда был продан и предан наш Господь Иисус!

Бродяга думал, что, услышав святое имя, призрак сразу же исчезнет и отправится обратно в адское пламя, но мельник стоял как ни в чем не бывало и только посмеивался, по-прежнему загораживая дорогу.

— Я не могу ждать! — заявил он, стряхивая снег с куртки. — Надо ехать сегодня, ибо завтра меня уже здесь не будет.

— Я знаю, знаю, — простонал бродяга, а мороз все так же пробирал его до костей, и все так же пробегали у него по спине мурашки. — Завтра господин станет кучкой пыли и пепла… И все же пусти меня в дом! Я хочу прочитать за тебя «Господи, помилуй!» и «Из глубины» — это лучше всего питает бедные души.

— Что ты болтаешь? — вскричал мельник. — Не вздумай пудрить мне мозги! Зачем мне твои молитвы? Завтра поутру поеду я в Венецию, откуда должен привезти моему милостивому господину шлифованного стекла, бархата, позолоченных подсвечников и пару испанских собачек!

— А зачем господину епископу бархат и хрусталь? — проворчал бродяга, который терпеть не мог знатных господ. — Ему бы делить свои деньги с бедняками, а не купаться в роскоши.