Схватка за Рим - [9]

– Королева, я – римлянин, и не рад господству варваров – извини, готов – в Риме. Вот почему уже десять лет я не принимаю никакого участия в государственных делах. Но тебя я не считаю варваркой: ты принадлежишь готам только по происхождению, по уму же ты – гречанка, а по добродетелям – римлянка. Поэтому принимаю твое предложение и своею головой ручаюсь тебе за верность Рима.

– Я очень рада, – сказала княгиня. – Вот возьми документы, полномочия, которые тебе необходимы, и тотчас отправляйся в Рим. Цетег взял бумаги и начал просматривать их.

– Королева, – сказал он – это манифест молодого короля. Ты подписала бумагу, но его подписи нет.

– Аталарих, подпиши здесь твое имя, сын мой, – обратилась она к юноше, протягивая ему документ.

Молодой наследник все время пристально всматривался в лицо Цетега. При обращении матери он быстро выпрямился и решительно ответил:

– Нет, я не подпишу. Не только потому, что я не доверяю ему, – да, гордый римлянин, я тебе не доверяю, – но еще и потому, что меня возмущает, что вы, не дождавшись даже минуты, когда мой великий дед закроет глаза, протягиваете уже руки к его короне. Стыдитесь такой бесчувственности!

И, повернувшись к ним спиной, он отошел к своей сестре и стал подле нее, обняв ее рукой.

Цетег вопросительно смотрел на княгиню.

– Оставь, – вздохнула она. – Уж если он не захочет чего-нибудь, то никакая сила в мире не принудит его.

Между тем, Матасунта рассеянно смотрела в окно и вдруг схватила своего брата за руку и быстро прошептала:

– Аталарих, кто этот мужчина в стальном шлеме, вон там у колонны подъезда? Видишь? Скажи, кто это?

– Где? – спросил Аталарих, выглядывая в окно. – А, это славный герой Витихис, победитель гепидов.

В эту минуту тяжелый занавес, закрывавший вход в комнату короля, поднялся и оттуда вышел грек-врач. Он сообщил, что после довольно продолжительного сна больной чувствует себя лучше и выслал его из комнаты, чтобы поговорить наедине с Гильдебрандом, который последние дни ни на миг не отходил от его постели.

Глава VI

Странное впечатление производила спальня короля: дворец был построен еще римскими императорами и отличался великолепием. И эта комната также была отделана с замечательной роскошью: пол мраморный, стены прекрасно разрисованы, с потолка спускались, точно витая в воздухе, языческие боги. Мебель же поражала грубой простотой. Кровать, на которой лежал умирающий король, была простая деревянная, и только дорогое пурпуровое покрывало на ногах больного, да прекрасная львиная шкура перед постелью – подарок короля вандалов из Африки – указывали на королевское достоинство больного. В глубине комнаты висели медный щит и широкий меч короля, которые много лет уже не были в деле. У изголовья, заботливо склонившись над больным, стоял старый оруженосец его, Гильдебранд. Король только что проснулся и молча смотрел на своего верного слугу. Лицо его, хотя и сильно исхудавшее за время болезни, еще несло отпечаток большого ума и силы, а губы выдавали необычайную кротость.

Долго, с любовью смотрел король на своего великана-сиделку, затем протянул ему руку.

– Старый друг, теперь нам надо проститься, – сказал он. Старик опустился на колени и прижал руку короля к губам.

– Ну, старик, встань, неужели же мне утешать тебя?

Но Гильдебранд остался на коленях, только голову приподнял – чтобы видеть лицо короля.

– Слушай, – сказал больной, – я знаю, что ты, сын Гильдунга, всегда правдив. Поэтому спрашиваю тебя: скажи, я должен умереть? И сегодня? До захода солнца?

И он взглянул на своего оруженосца так, что обмануть было нельзя. Но старик и не хотел обманывать, он уже собрался с силами.

– Да, король готов, наследник Амалунгов, ты должен умереть, – ответил он. – Рука смерти уже простерта над тобой. Ты не увидишь заката солнца.

– Хорошо, – ответил Теодорих, не дрогнув. – Вот видишь, тот грек, которого я выслал отсюда, обманул меня на целый день. А мне нужно мое время.

– Ты хочешь опять позвать священника? – с неудовольствием спросил Гильдебранд.

– Нет, они уже больше не нужны мне.

– Сон так хорошо подкрепил тебя! – радостно вскричал оруженосец – Он разогнал тень, которая так долго омрачала твою душу. Хвала тебе, Теодорих, сын Теодемере, ты умрешь, как король-герой.

– Я знаю, – улыбаясь, сказал король, – что ты не любил видеть священников у моей постели. И ты прав – они не могли мне помочь.

– Но кто же помог тебе?

– Бог и я сам. Слушай! И эти слова будут нашим прощанием. Пусть это будет моей благодарностью тебе за пятьдесят лет твоей верности, что тебе одному – не моей дочери, не Кассиодору, а только одному тебе я открою, что так мучило меня. Но сначала скажи мне: что говорит народ, что думаешь ты об этой ужасной тоске, которая так овладела мной и свела в могилу?

– Римляне говорят, что тебя мучит раскаяние за казнь Боэция и Симмаха.

– А ты поверил этому?

– Нет. Я не мог думать, чтобы тебя могла смущать кровь изменников.

– И ты прав. Быть может, по закону, они по своим поступкам не заслуживали смерти. Но они были тысячу раз изменники. Они изменили моему доверию, моей привязанности. Я ставил их, римлян, выше, чем лучших из людей моего народа. А они в благодарность захотели овладеть моей короной, вступили в переписку с византийским императором, какого-то Юстина и Юстиниана предпочли моей дружбе. Нет, я не раскаиваюсь, что казнил неблагодарных. Я их презираю. Но говори дальше: ты сам, что ты думаешь?