Схватка со злом - [14]

— Курите, не стесняйтесь, — разрешил Дубровский, заметив, что рабочий мнет папироску. — Верно, из-за кассы. Скажите, вам знаком этот предмет?

Антипов тщательно ощупал бандитскую фомку со всех сторон, попробовал пальцами лезвие заточенного конца.

— Да, вроде бы даже, товарищ начальник, я сам ломик этот и отковывал. С молотобойцем нашим, с Пахомовым. Помнится мне зарубочка — вот она. — Кузнец положил фомку на стол. — Опять же, может, и ошибаюсь, потому я гвоздодер для сарая своего мастерил, а тут край заточен, ровно у кинжала. Так что боюсь вам соврать, вдобавок давно это было, осенью. А вообще похож ломик, очень похож.

Кузнец подробно сообщил то же, что и Рябинин: о покупке новой шапки, о том, как пригласил товарищей к себе в гости.

— Я, знаете ли, потом-то уж сам был не рад, — признался Антипов усмехнувшись. — Впервые ведь с женой разругался. Как остались мы одни, я на нее: из-за тебя, мол, друзья мои сбежали, не ласково! мол, ты с ними обошлась. Слово за слово — ну, известно, семейная сцена. А я еще под хмельком. И так мы с ней распалились, что хлопнул я дверью и подался к теще, жаловаться. Посидел там, остыл немного. Чувствую, виноват, а домой идти стыдно. Прогулялся пешочком обратно, последнюю дурь из головы выветрило. Ну, конечно, извинился и все такое… Ничего, помирились.

— У вас, кажется, двое детей? — вспомнил Дубровский.

В глазах Антипова погасли искорки. Ответил тихо:

— Да, сын и дочь. От первой жены. Разошлись мы с ней. Так уж, видимо, мир устроен: кому везет в личной жизни, кому нет. Поздно! я мое счастье заполучил, на четвертом десятке…

Дубровский не стал пускаться сейчас в рассуждения на семейную тему — не до этого. Правда, невольно он с теплотой вспомнил о своей жене Лиде, верном и милом товарище. Расстаться с ней, уйти к другой женщине ему так же немыслимо, как бросить друга в беде.

— А что вы можете сказать о Пахомове? — спросил майор.

Кузнец глубоко затянулся папироской, стряхнул в ладонь упавший на стол пепел;

— О Володьке-то? Парень он, кажись, ничего… боевой. А так… кто его разберет, чужая душа — потемки. Сдается мне, товарищ начальник, что дружки им крутят, с толку сбивают. Вот хотя бы в субботу — ну ведь, как бык, уперся. Надо ему к дружку и баста. Мы с Петром Андреевичем, с Рябининым значит, сколько раз его наставляли: брось, мол, всякие такие штучки, не больно-то приятелям доверяйся…

— Какие штучки? — насторожился майор Дубровский.

— Нет-нет!.. — Антипов забеспокоился, встал. — Про Володьку я ничего плохого сказать не хотел, вы не подумайте… Я к тому, что легкомыслия в нем много, а люди-то всякие бывают. Тем более, он уже поскользнулся однажды. — Кузнец широко улыбнулся. — А парень он смышленый, через годик классным мастером станет, ручаюсь…

Майор отпустил Антипова, распахнул форточку (он, признаться, не выносил табачного дыма). Справился, задержан ли Пахомов. Ответили — пока нет. Снова размышление. Кузница. В ней трое. Кто? Рябинин исключается. Антипов вряд ли имеет отношение к краже, хотя на всякий случай не мешает проверить его показания — возможно, кузнец и упустил что-либо важное. Итак, остается молотобоец. Да, самое вероятное — он! А Пахомов исчез…

Ползет время. Вынужденное бездействие раздражает Дубровского. Он пробует взяться за другие дела и не может. Сверлит желание самому куда-то пойти, что-то предпринять. Трижды нудно бьют часы. Последний удар, затихая, повис в комнате тонкой комариной ноткой. Ее забивает телефонный звонок. В трубке радостный голос Казакова: «Задержан. Да, пришел к себе домой. И еще кое-что есть. Выезжаем».

И вот Владимир Пахомов сидит против майора. Кудластые с рыжинкой волосы спадают на лоб. Парень круглолицый, с упрямой, крутой переносицей. Роста пониже среднего, зато удался в плечах — таких называют «крепышами».

Поначалу молотобоец возмущался, даже кричал: на каких это основаниях смеет милиция его задерживать? Утверждал, что об ограблении кассы он и слышит-то впервые. Больше того, спросил, когда и как это случилось. Но нахальства хватило не надолго. Вскоре Пахомов присмирел. Он отвернулся к стене, отвечая отрывисто и всем своим видом как бы заявляя майору: «Думайте, что хотите, мне безразлично. Известно, милицию не переспоришь».

— Вы отказываетесь признать, что отточили фомку и взломали ею сейф? — задает вопрос Дубровский.

— Ничего я не взламывал…

— И ломик этот вы тоже не узнаете? А между тем отковали-то его вы, Пахомов!

— Мало ли когда я чего отковал. Все помнить не обязан.

— Хорошо. Ну, а где вы сегодня были, это помните?

Молотобоец, кашлянув, внимательно осматривает носок своего ботинка:

— Так… По улицам гулял…

— Вы же больны, на бюллетене и вдруг решили погулять? Без всякой причины?

Молчание.

Дубровскому знакома эта политика «ничегонезнания» и наигранного равнодушия. Здесь замешан кто-то еще, кого парень старается скрыть. Майор спрашивает спокойно, тихо. Он наступает, медленно подводя Пахомова к тому краю, где тот должен сорваться.

— Что вы делали в субботу после того, как расстались с Рябининым?

— Кино смотрел…

— Допустим. Почему же трамвай, на который вы вскочили, повез вас в другую сторону? Отвечайте-ка лучше честно, какого дружка вы встретили?