Схватка с оборотнем - [6]

— И кто бы мог подумать? — сокрушалась она. — Такой человек приветливый…

— Не говори, Анастасья, — прервал отец, — человек был темный. Ни с кем не сходился, разве что огольцов любил, вот вроде нашего…

— Ты где был? — накинулась на Димку мать. — Ты что думаешь, раз каникулы, так можно бегать где попало? Садись ужинать!

Димка уселся за столом, угрюмо глянул на отца.

— Дядя Костя хороший был человек.

— Ну, кому ж знать, как не тебе, — отозвался отец. — Вам конфетку в рот сунь, вот и хороший человек.

— Никаких конфет он нам не давал, — исподлобья посматривая на отца, ворчал Димка, — он в походы с нами ходил, Ваську на спине пять километров нес…

— Послушай, Димок, — сказал отец и вытер усы рушником, — хоть и не дорос ты до таких вопросов, но знай: даром человек над собой сильничать не будет. От хороших дел не удавится…

— И в письме ведь прямо об этом написал, — перебила мать, — мол, служил немцам, обманул Родину…

— Так он же не служил, — почти со слезами перебил Димка, — он же нам рассказывал! Они его пытали, а он молчал…

— Молчал… — усмехнулся отец. — Знаешь, кто молчал? Одни герои молчали. А остальные-то говорили. Не говорили бы, не перебили бы немцы столько нашего брата. А твой дядя Костя не больно-то на героя походил.

— Да он… — раскрыл было рот Димка.

— Марш из-за стола, — закричала мать, — совсем распустился! Двенадцать часов, а он тут разливается. Завтра с утра никуда не убегать! Перины будем выбивать и другие вещи сушить.

Димка выбрался из-за стола и побрел к кровати. На душе было горько и сиротливо. Не мог он поверить, что дядя Костя враг, служил немцам. Не был бы он тогда таким добрым. Но может, струсил? А потом переживал? Вот сам Димка в прошлом году, когда Колька Мельников дал ему в зубы, сначала так ошалел, что даже не ответил. И ребята все так и считали, что он струсил. А потом после уроков он этому Мельникову таких фингалов насажал!.. Но что же дядя Костя все-таки писал в письме? Димка прислушался. Из спальни доносилось хриплое дыхание отца, матери не было слышно. Он встал, прокрался к столу, где висели брюки, вынул измятое и порванное письмо и, на цыпочках войдя в кухню, зажег свет.

Димка осторожно расправил клочки бумаги, огляделся, достал из хлебницы ломоть черного мякиша и попытался им склеить кусочки бумаги. Не получалось. Зато ему удалось собрать из клочков письмо. Синие буквы были нацарапаны торопливым и все-таки аккуратным бухгалтерским почерком.

«Не знаю, как писать, — стояло в письме, — не знаю, смогут ли поверить во второй раз, как поверили в первый. Тогда была война, и людей можно было проверить в деле. Сейчас можно только верить или не верить. Проверить нельзя. Впрочем, можно. Его можно проверить… Он на государственной службе, значит, есть личное дело, а его можно сличить… Сбиваюсь с мысли… Товарищи, во время войны, при защите радиопередатчика подпольщиков, я был ранен и попал в концлагерь под Львовом. Меня пытал и допрашивал страшный человек. Тогда он звался полковником Соколовым. Это был власовец, хитрый, умный и опасный мерзавец. И вот в нашем совхозе я встречаю приезжего, он командирован из города… Я понимаю, что возможна ошибка, но тут ее нет. Я полковника Соколова узнал бы, кажется, и на том свете…»

На этом письмо обрывалось. Димка бережно собрал кусочки, разгладил и сунул их за майку.

* * *

Был четверг. Климов с утра ходил по городу, зашел в кинотеатр, без особого интереса высидел полтора часа на фильме «Однажды вечером» и направился к скверу, где должно было состояться свидание. Там, как и в прошлый раз два дня назад, носились вприпрыжку малыши и сидели на скамейках их бабушки. Он опустился на лавочку, положил на колени пиджак, обмахнулся свернутой в трубку газетой. Положение было довольно неопределенное. А ничто так не выводит из себя, как неопределенность. К тому же хозяйка стала интересоваться, как обстоит дело с устройством на работу и с пропиской, а это было неприятно. Короче говоря, Климов чувствовал уже второй день некоторое волнение. Операция затягивалась. Человек, с которым он должен был встретиться, не пришел на первую встречу, хотя она была нужнее ему, чем Климову. И все-таки Климов верил в успех.

Вдыхая крепкий запах жасмина, Климов поглядывал на часы. Мимо него прошел и сел на соседнюю лавочку длинный угловатый человек в потрепанном коричневом костюме и кепке. Появился пенсионер с газетой. Раскрыл ее, сел неподалеку и стал читать, шевеля губами. Было семь минут третьего. Пробежал мимо малыш, катя перед собой колесо, за ним семенила бабушка, покрикивая:

— Колюшка, остановись! Колюшка, упадешь!..

Но Колюшка летел и гудел, как паровоз.

Рядом с Климовым на лавочку опустился высокий человек в соломенной шляпе.

— Уф, жара, — сказал он, приглядываясь к Климову, — дышать невозможно.

— Да, парит, — согласился Климов, расстегивая ворот сорочки и приспуская галстук.

— Теперь бы на речку с удочкой, — сказал человек в шляпе, — вот бы пошли дела!

— Рыболов! — усмехнулся Климов.

— Рыболов, охотник, турист — все, что хочешь, — ответил высокий в шляпе. — Люблю, понимаешь, природу нашу. Родился-то в деревне. Да и сейчас нет-нет, а в нашу Тополевку наведываюсь. Вы-то городской?