Схватка - [37]

Таким местом оказался небольшой кустарник, в который машина въехала, миновав две деревни. Янка толкнул локтем Усольцева — пора! Емельян тут же вынул парабеллум, и оба одновременно, приставив к затылкам немцев пистолеты, выстрелили. Солдат с автоматом молча накренился набок и уперся головой в дверку. Водитель вскрикнул и, ухватившись руками за голову, навалился на руль. Янка в одно мгновение перелез на переднее сиденье, оттолкнув к дверке шофера, и быстро остановил машину.

— Что дальше? — спросил Янка.

— До Гати далеко? — поинтересовался Емельян.

— Километров двенадцать будет.

— Дорога как? Легковушка пройдет?

— Вряд ли. Лесной проселок. Снегу много.

— Пойдем пешком... А машину разверни, будто возвращалась она со станции.

Янка, включив скорость, проехал несколько метров вперед и медленно развернул машину на сто восемьдесят градусов. В свете фар справа на обочине дороги четко вырисовывались оградительные столбики.

— В них и должен врезаться автомобиль. — Усольцев показал на столбики.

Оба вышли из машины, открыли багажник, в котором обнаружили фибровый чемодан и кошелку с бутылками. Включили свет, чтобы разглядеть.

— Вино, конечно, — определил Янка. — Пять бутылок, и на всех разные этикетки. Да какие красочные!

— Яна же как-то говорила, что офицеры получили рождественские подарки с французскими винами.

— И нам перепало, — весело произнес Янка.

— С вином разберемся опосля. Давай-ка, браток, следы заметать. Разгони-ка автомобиль в те столбики.

Янка открыл дверцу и, стоя рядом с машиной, ухитрился включить скорость и надавить на газ. «Мерседес» рванул вперед и, врезавшись в столбы-ограничители, свалился набок. Усольцев плеснул на машину бензина и поджег ее. Факел озарил придорожные сосенки.

— Какое красивое полымя! — восхитился Янка.

— Синим пламенем горят фрицы, — Усольцев подхватил чемодан. — А ты, Янка, бери автомат и кошелку с французским... Мотаем удочки!

— Не полагается «герр хауптману» пешим да еще с чемоданом.

— А как прикажешь? «Мерседес»-то тю-тю... Вперед, Янка!.. Идешь направляющим.

Рассвет они встретили в дубраве. Кругом стояли толстенные дубы, каждый из которых, как сказал Янка, в три обхвата. Такую рощу Емельян никогда не видел.

— Летом здесь рай. — Янка присел на заснеженный пень. — Мы за грибами сюда часто приходили.

— За какими? — Емельян тоже сел передохнуть.

— Дубовик тут растет.

— Не знаю. На Урале не встречал.

— Дубовик — добрый гриб. Похож на белый. И вкусный. Люблю суп из сушеного дубовика.

— Угостил бы.

— Сам вкус потерял... Не стало мамы — и грибной запах из дома улетучился... Молодой померла... Сорока еще не было. Рак нашли у нее. Поехала она в Киев, там у нее братья жили, на операцию. Всю зиму там пробыла, к весне должна была приехать, но прислала письмо, что еще на месяц задерживается... И аисты тоже не прилетели.

— Какие аисты? — спросил Усольцев.

— На крыше нашего дома батька колесо примостил, и к нам каждую весну аисты прилетали. С холодами улетали, а весной они же возвращались. И вот в ту весну, когда мама была в Киеве, не прилетели аисты. А это плохая примета: быть беде... На селе говорили: не возвернется Анна. Анна — это моя мама. А она возьми да вернись... Приехала к концу лета. Как раз жито созрело. Мама с серпом в поле. Жала в охотку. До самого темна спины не разгибала. И, видать, надорвалась... Захворала и слегла... Снова мы ее отправили в Киев... Больше оттуда не возвернулась. Померла... Выходит, аисты предчувствовали беду в нашем доме, потому и не прилетели. С того времени так и пустует их гнездо на нашей крыше... Батя каждую весну ждет аистов, но они все мимо нас пролетают... Вот такая невеселая быль...

От дубовой рощи пошли совсем тихо: за ночь устали, да и дорога была засыпана снегом, что не разгонишься.

Но до Гати добрались благополучно, никому на глаза не попались, а ведь могли натолкнуться и на неприятности: пульнул бы кто-нибудь в «герр хуаптмана» — и крышка. Однако обошлось.

Первым увидел пришельцев, появившихся на деревенской улице, дед Сымон, разгребавший у калитки снег, и тут же шмыгнул в хату.

— Германец по селу ходить... Хутчей вставай, Марыля! Бежи к Змитраку. Хай хавае сваи справы.

Марыля быстренько вскочила с постели, натянула кофточку с юбкой, сунула ноги в сапоги и, накинув на себя кожух, выбежала во двор. У распахнутой калитки уже стоял Янка, а позади него Емельян.

— День добры, Марыля! — поздоровался Янка.

— Добры... день, — дрогнувшим голосом произнесла Марыля.

— Не познала? — спросил Янка и рассмеялся. — Это ж мы... Вот ваш постоялец Емельян Степанович.

Усольцев подошел поближе и поздоровался с Марылей. Она продолжала настороженно смотреть на Емельяна.

— Чаму ж вы у ихней одеже? — несмело спросила Марыля.

— Так случилось... В дом пустите?

— Кали ласка, — сказала Марыля и первой пошла в хату. — Тату, это ж наш Емельян!

— Бачу, — сказал дед Сымон. — А я думав... Ну да ничего... Слава Богу, жив и, кажись, здоров. А што у германской шанели, то ваша справа. Так, мабудь, треба... Марыля, вари бульбу. Неси молоко... Снедать пора.

— Любимая весть, как скажут, что пора есть. Открывай, Янка, французское. Угостим деда Сымона и Марылю.