Швабра, Ленин, АКМ. Правдивые истории из жизни военного училища - [10]

– Равняйсь! Таааак! Курсант Юсупов, не успеваем. Взвод, отбой!!!

– Юсупов, ты, бля, че?! – это уже сами курсанты друг друга подстегивают.

– Шевели поршнями, тормоз!!!

В первые дни сержанты перед полетами совершали акт корпоративной нежности, они давали команду: «Бывшие военнослужащие! Выйти из строя! Свободны!» А потом уже нет, всех в расход…

– Взвод, подъем!!! Трушкин! У вас, товарищ курсант, крючечек не застегнут! Взвод, отбой!!!

Иногда наш замок, в смысле, заместитель командира взвода, сержант Колпащиков, не смотрит на циферблат своих часов. Он избирает другую систему отсчета. Отвратительно улыбаясь (оскал Квазимоды), сержант вытаскивает коробок спичек. Чиркает одной, неторопливо подносит ее к своему лицу и нарочито тихо отдает команду:

– Отбой.

Пока горит спичка, мы должны успеть забраться под одеяла.

Сержант и не думает обжигать себе пальцы. Обычно мы не укладываемся. «Минуса» вполголоса ропщут:

– Зачем нам эти раздевания-одевания?

– Не, ну это для скорости, чтоб по тревоге вставать!

– Ага! А раздеваться на время зачем?

– Напалм.

– Что?

– Если на тебя напалм попадет, на войне, надо уметь быстро скинуть одежду. Чтоб не обгореть.

– Ну да, напалм попадет – все, каюк. Другие разденут.

Бред какой-то. Лучше смысл в этих упражнениях не искать. С ума сойдешь.

* * *

Мы вышагиваем по плацу. Это строевая подготовка.

На улице светит солнышко. Но не так уж и жарко. Всего плюс тридцать пять. Или сорок пять. Пилотка наполовину мокрая. Подмышки сочатся потом.

Да, брат, попали мы… Вторую неделю уж в КВАПУ. Бывает, перед выходом из казармы смотрюсь в зеркало. Нет. Никаких положительных изменений в моем облике не появилось. Уже позади пол-КМБ, а я ни на миллиметр не приблизился к образу крутого воина. Худой, замученный «минус».

Нет, вообще изменения, конечно, есть. И они заметны. Вот, например, деревенеет мозг. Его мыслительные функции, лишившись нагрузки, атрофируются, отмирают. Остаются лишь клетки, ответственные за прием и выполнение сержантских команд. Это не сложно. Для мозга. Но физически тяжело.

Мой командир, мой сержант Колпащиков.

Все на своих местах: я в наряде по кухне, он – зашёл проведать, не убежал ли я в Америку с секретным мешком картошки. Он и сам не особо расслаблялся, и нам не давал

Сейчас мы вышагиваем по большому квадрату. Наш путь размечен белой краской прям по асфальту. Чтоб не заблудились. Сержант, бедняжка, устал командовать. Но он держится. Мужчина! Обмахивая лицо пилоткой, он прохаживается вдоль строя с видом английского колонизатора. Только хлыста в руках не хватает.

– Раз, раз, раз-два-три! Так, товарищи курсанты… Что-то плохо у вас получается! А ну-ка стой!!! Давай по разделениям! Де́-ла́й раз!!!

Мы замираем, как восковые фигуры. Левая рука, прямая, отведена далеко назад. За спину. Правая вынесена согнутым локтем вперед, на уровень третьей пуговицы. Левая прямая нога поднята вверх. На уровень задницы впереди стоящего товарища по несчастью. Правая нога, тоже, естественно, прямая, стоит всей ступней мокрого внутри сапога на раскаленном асфальте. Камасутра! Секс на плацу! Нас е… а мы крепчаем!

– Делай два!

Мы с грохотом опускаем левую ступню на асфальт, шлепая всей подошвой (сержанту это нравится), делаем шаг вперед. Рота почетного караула, мать ее еб!

– Делай раз!

Продолжаем невольные упражнения. Иногда сержант как бы теряет дар речи. Перестает командовать. И тогда мы всем взводом замираем с поднятой вверх ногой в позе кремлевского курсанта. Сапог тянет вниз. Такое ощущение, что это не сапог, а пудовая гиря.

– Делай два!!!

Меняем позу.

– Так! В две шеренги становись! Равняйсь! Смирно!

Замираем в строю. Сержант смотрит на нас испытующе. Ну, прям отец родной! Долгая пауза. Не томи, Станиславский…

– Вольно! Разойдись! Через десять минут построение на этом месте!

К чему такие прелюдии? Нельзя, что ли, просто: «Товарищи курсанты! Перекур!» Как будто нас на охрану государственной границы СССР отправляют! На китайский ее участок! Шугаемся в разные стороны, потому что «разойдись» команда была, а значит, положено рассыпаться. Потом толпой тащимся в тень, которую отбрасывает небольшой козырек над входом в нашу казарму. Кто-то закуривает. Надо же, хватает сил табаком травиться.

– Быстрее бы присяга.

– Что, думаешь, потом легче будет?

– Ну хоть учеба начнется, такой дрочиловки не будет.

Курсант Сокол, крупный, даже несколько полноватый парень, прикуривает сигарету «Дымок». Прислоняется спиной к стене рядом со мной. У него большая голова, темная загорелая кожа, жесткие волосы, плоский, высокий и не по годам морщинистый лоб. Он подмигивает мне ободряюще:

– Шура, ну ты как?

– Да как… В экстазе.

– А я вот, когда шагаю, стараюсь отрешиться от всего этого! Говорю сам себе: «Я дерево!!! Я ничего не чувствую!!!» Так легче!

– Ну да, отрешиться… Вон Мандри́ко идет. Сейчас все отрешимся. Как один.

Перекур идет всего минуты три, но сержанта нашего это особенно не волнует.

– Строиться, взвод!

– Товарищ лейтенант…

– Отставить! Продолжить занятия!

Мандри́ко – это командир нашего взвода. Лейтенанта получил месяц назад. Выпускник КВАПУ. Худощавый, высокий, черноволосый, с карими, как будто подведенными тушью глазами. Ноги при ходьбе он ставит выворотно, как балерун. Говорят, в училище оставляют самых лучших. Один из этих лучших достался нам. Посмотрим, что здесь за критерии…