Шутник - [9]

Спорить я не собирался. Я просто протянул ему пачку вырезок о Гогене из «Таймса».

— Взгляните, сэр.— В газете были и репродукции. Черно-белые. Надо отдать ему должное — он внимательно прочитал все.

Что ж, пусть лично я считаю, что картина — дрянь,— проворчал он,— но, может, и найдется какой идиот — польстится на нее. Дам 20 фунтов.

— Двадцать! Да ей цена — тысяча!

— У меня — нет.

— Извините, за столько не продам.

Ну, пятьдесят. Это — потолок.

— Извините, нет.— Я ушел. Еще не хватало — продавать Гогена за пятьдесят фунтов. Да я лучше буду улицы мести.

Этой ночью, ворочаясь без сна на карте рельфа, которая в Армии спасения сходила за матрац, я вспомнил слова Моэма: так как я уничтожил дверь Гогена, мой долг — заменить ее, иначе мир лишается произведения искусства. Пусть доводы его покоились на ложной предпосылке, но в них была своя логика. Мне припомнились гогеновские полотна, которые я пустил по невежеству на растопку печи. Разве возместить их не мой долг перед миром? К тому же природа и обстоятельства соединились, предоставляя мне возможность осуществить задачу. Глубина мысли потрясла меня, и я не спал всю ночь. К утру я уже знал, что делать.

С утра пораньше я отправился на поиски средств. Я просил и занимал у друзей и знакомых и даже у прохожих на улице. Мне удалось наскрести фунта три. На них я купил все необходимое для рисования и съестные припасы — мясные консервы, крекеры и немножко дешевого вина. Джутовые мешки и дерево для рам подобрал задарма.

Неподалеку от Веллингтона на заброшенном пляже я соорудил немудрящую лачугу и принялся копировать картины Гогена, как тогда на Таити.

Эти копии не шли в счет тех пяти, воссоздать которые было моим долгом. Пока что моя задача — сколотить денег, чтобы выполнить мою миссию. Сейчас я совершенствовался в манере Гогена. Вышла такая дрянь, что у меня рука не поднималась ставить его имя. Но ведь и Гоген небрежничал в подписях. То подписывал ПГО (кто его знает, что это значит), то П.Гоген, иногда — Гоген, а то и просто обходился без всякой подписи.

Через неделю получилось две фальшивки, мерзкие — жуть. Я их «состарил», снял с подрамников и поволок к торговцу.

— Я передумал, сэр. Эти, может, и продам,— я развернул свои «творения».

— О! Почему сразу эти не принесли? Куда красивее той мазни!

— Они относятся к более позднему периоду.

— Вижу, рисовать он все-таки научился. Хоть лошадь на лошадь похожа. А небо! Синее и прекрасное! Дам по 75 фунтов за каждую.

Я протянул ему вырезку из «Таймса». Ротшильд заплатил за Гогена по две тысячи фунтов.

— Ну ладно. По сотне.

Я согласился, забрал деньги и ушел. Я вдруг понял, как чувствует себя проститутка, когда первый раз берет деньги у мужчины.

В те времена двухсот фунтов хватило заплатить за путешествие в Англию первым классом. Во время плавания я почти не выходил из каюты, трудясь над картинами Гогена,— первыми двумя из тех пяти, которые я хотел возместить миру. Просто копировать с подлинников мне не хотелось: они уже существуют, а моя задача — нарисовать произведения взамен уничтоженных мной. Фантазируя, заимствуя разные элементы с подлинников, я создавал две новые.

Когда пароход приплыл в Лондон, у меня были готовы два превосходных полотна Гогена, хорошо вымоченных в соленой ванне, высушенных и «состаренных» моим обычным методом.

Обнаженные Гогена по-прежнему меня смущали, но я все-таки воспроизвел их, надеясь, что картины не станут показывать невинным детям.

В Лондоне я усовершенствовал технику продажи фальшивок. Имея независимый доход, я бы преподнес их миру в подарок, но денег не было, а жить на что-то надо.

Я не заявлял, что это картины — Гогена. Я только замечал, что вот полотно, похожее на гогеновское. Не набивался я и на продажу. Я выступал в роли коллекционера со скромными средствами, который подозревает, что попавшее ему в руки полотно — подделка, и желает получить совет у коллекционера богатого, сведущего в творчестве Гогена. Не так давно изобрели научную экспертизу по определению возраста картины, но в те времена такого не существовало и подлинность определялась по «догадке» и «наитию», а всякого, кто потом смел спорить, считали либо дураком, либо лгуном.

Коллекционер погружался в раздумье, а я старательно тыкал в детали, возбуждавшие мои подозрения, утверждая, что на других своих картинах Гоген, насколько мне известно, никогда не писал того-то и того-то. Коллекционер, если ему вообще были знакомы гогеновские картины, исподтишка ухмылялся, жалеючи меня за темноту. Очень скоро он заключал, что подозрения мои пусты, а стало быть, полотно — подлинник. Тут он принимался уговаривать меня продать картину, и я полегоньку поддавался уговорам.

Мне удалось продать оба полотна за пять тысяч долларов (если учесть, что тогда фунт стоил почти пять американских долларов, а жизнь была чуть не вполовину дешевле нынешнего, то, понятно, что сумма очень даже солидная).

Денег мне хватило на четыре года, и пожил я совсем недурно. Когда капитал иссяк, я обосновался на севере Испании и за несколько недель состряпал третьего Гогена. Картину я продал в Риме итальянскому князьку. За три с половиной тысячи фунтов. Цены на гогеновские полотна все росли.