Шутить и говорить я начала одновременно - [2]

Все остальное известно уже не по преданиям, а по рассказам живых свидетелей, вернее свидетельниц: бабушки, мамы и моих теток. Прабабушка моя, в рамках бунта, так и не прикоснулась к домашнему хозяйству, занималась лишь садом и огородом, тут у нее оказалась счастливая рука. Она и в самом деле по огороду расхаживала в черном платье до пят с белыми манжетами и беленьким воротничком, в белых перчатках. Росло у нее все, как в джунглях после дождя. Садовник магнатов Радзивиллов и в самом деле выпрашивал у нее саженцы, рассаду и прочие семена, не исключено, стоя на коленях у колодца предков. Плодов груши, собственноручно выращенной прабабушкой и в мое время привитой черенком на садово-огородный участок под Варшавой, я отведала лично, правда, один раз в жизни, а потом лишь мечтала о том, чтобы еще раз попробовать. Дудки, груша погибла, и больше таких мне не встречалось, так что и не о чем говорить.

Прабабушка родила четырнадцать штук детей, из которых выжило девять. Не знаю, при каких обстоятельствах умирали младенцы, но в те времена детская смертность была высокой, так что ничего удивительного. Из девяти выживших было семеро сыновей и две дочери. Понятно, в силу естественных причин среди выживших была разница в возрасте, что приводило к некоторым осложнениям. Так, самый младший из сыновей прабабушки был только на шесть лет старше самой старшей ее внучки, а в следующем поколении самая старшая правнучка родилась всего через год после какой-то очередной внучки. А вот мой старший сын оказался на шесть лет старше своей двоюродной тетки. Самой старшей правнучкой была я, внуков же, намного моложе меня, появилось видимо-невидимо, но их я оставлю в покое.

Количество детей, которых родила прабабушка, как-то не вяжется с ее отрицательными чувствами, которые она испытывала к прадедушке. Должно быть, чувства она испытывала не последовательно... Но исторический факт, что до конца своих дней так и не простила мужу обмана. Ведь когда он уговаривал ее бежать из дворца тетки-графини, уверял, что в материальном отношении она ничего не потеряет, что станет владелицей если не дворца, то, по крайней мере, большого поместья. На деле поместье оказалось с гулькин нос, не то что верхом, пешком его обойти ничего не стоило. А вместо графских палат пришлось удовольствоваться если не хатой, то довольно жалким домом, состоящим из четырех помещений – трех комнат и кухни. Нет, ни дворцом, ни даже поместьем все это никак не назовешь...

С течением времени все детки прабабушки завели собственные семьи и один за другим покидали родительский дом, никто из них не остался с родителями. Каждый приобретал специальность и становился на ноги самостоятельно. Не знаю точно, когда старшая из дочерей прабабушки покинула Тоньчу, известно лишь, что она стала работать в аптеке в Варшаве. Это была моя бабушка. В Варшаве она и познакомилась со своим будущим мужем, Франтишеком Кнопацким.

Кнопацкие жили в Воле Шидловецкой, да и сейчас там живут. На хозяйстве остался младший брат моего дедушки, дедушка совсем молодым переехал в Варшаву и женился на моей бабушке. Это был спокойный уравновешенный человек с ангельским характером, и бабушка, достойная дочь своей матери, легко держала его под каблуком. Проживали они на улице Млынарской, но время было сложное, дедушка впутался в национально-освободительную борьбу, и хотя булыжник из мостовых не выдирал и в царских солдат не швырял, тем не менее царские власти восстановил против себя, за что и сослали его в австрийскую часть Польши, куда бабушка поехала вслед за ним. Счастье еще, что не в Сибирь. В Сибирь отправилась ее младшая сестра.

Об этой истории у нас в семье часто вспоминали. Бабушка буквально в последний момент узнала, что дедушку уже посадили, а по лестнице поднимаются к ним царские жандармы. Сделать она уже ничего не могла, но хладнокровия не потеряла. Демонстрируя верноподданность по отношению к властям, она поспешила подсунуть под зад старшему табуретку. Фамильное предание не сохранило в памяти звания этого старшего, может, капитан, а может, просто полицейский пристав. Так вот, этот капитан-пристав, толстый и запыхавшийся, охотно опустился на услужливо пододвинутую табуретку и, сидя на ней, руководил обыском в бабушкиной квартире. А бабушка мысленно молилась лишь о том, чтобы ему не пришло в голову переместиться на другое место. Отодвигая табуретку, он наверняка обратил бы внимание на то, что она слишком уж тяжела. И неудивительно, в сиденье был устроен тайник, в котором в данный момент находилось оружие, спрятанное дедушкой-революционером. Молитва бабушки была услышана, жандарм никаких глупых поползновений не проявлял, камнем сидел на одном месте, в доме ничего крамольного не нашли, и поэтому дедушку сослали не в Сибирь, а только в недалекую Тшебинь. В этой Тшебини и родилась через два месяца моя мать.

Ссылка оказалась недолгой, видимо, через два года они могли вернуться, поскольку следующую дочку, Люцину, бабушка родила уже в Варшаве. И дедушка наверняка находился с ней, потому что у нас в семье рассказывали о том, что в решающие моменты своей жизни бабушка обязательно начинала большую стирку, заканчивать которую приходилось уже дедушке, ибо бабушка принималась рожать. И в данном случае стирку заканчивал он, а если бы сидел в тюрьме – не смог бы этого сделать, значит, уже не сидел. Опять же исторический факт, что моя бабушка питала непонятную страсть к большой стирке. Именно за стиркой застала ее первая мировая война, вторая мировая, а также Варшавское восстание.