Шура. Париж 1924 – 1926 - [117]

Подошло время ужина. Отец пил, но не пьянел. Даже вдруг пришел в веселое расположение духа. Катя подала ужин – рыба, черный хлеб, мед – все его любимые блюда. (Только сейчас я поняла – тот ужин был «ужином приговоренного». Перед казнью приговоренному принято давать любимую еду. Отец точно знал – это последний ужин.)

Отец ушел в спальню переодеться. Позвал меня. (Я отметила, что он выбрал самую лучшую свою рубашку – шелковую, с голубыми васильками, – ее вышивала Александра Федоровна.)

Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку ассигнаций.

– Это твое приданое – три тысячи рублей, – сказал отец.

Около семи часов раздался звонок в дверь. Пришел Александр Дмитриевич Протопопов – министр внутренних дел, часто навещавший нас.

Вид у него был подавленный. Он попросил нас с Варей выйти, чтобы поговорить с отцом наедине. Мы вышли, но через дверь слышали все.

– Григорий Ефимович, тебя хотят убить.

– Знаю.

– Я советовал бы тебе несколько дней не выходить из дома. Здесь ты в безопасности.

– Не могу.

– Отмени все встречи.

– Поздно.

– Ну так скажи мне, по крайней мере, куда ты собрался.

– Нет. Это не моя тайна.

– Ты не понимаешь, насколько серьезно твое положение. Весьма влиятельные особы замыслили посадить на трон царевича и назначить регентом великого князя Николая Николаевича. А тебя либо сошлют в Сибирь, либо казнят. Я знаю заговорщиков, но сейчас не могу назвать. Все, что я могу, – удвоить охрану в Царском Селе. Может, ты сегодня все же останешься дома? Подумай. Твоя жизнь нужна их величествам.

– Ладно.

Когда Протопопов ушел, отец сказал, ни к кому не обращаясь:

– Я умру, когда Богу будет угодно.

Потом около часа мы сидели в столовой. По просьбе отца я читала Евангелие от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…» И отец толковал: «И Слово было плотию и обитало с нами».

Часы в прихожей пробили десять. Отец поцеловал Варю, потом меня, пожелал доброй ночи, потом отослал нас спать. Они с Катей поговорили еще, вспомнили о прежней жизни в Покровском, о купаниях и рыбалке на Туре, о хозяйстве.

Я не могла уснуть. Меня заполнял страх. Когда часы пробили одиннадцать, Катя тоже легла спать. Вскоре дом погрузился в тишину, нарушаемую тиканьем часов, отсчитывающих последний час жизни моего отца в доме номер 64 по Гороховой улице.

В назначенный час отец вышел из дома. Его ждал присланный Юсуповым автомобиль.

Круг замкнулся.

Теперь никто из нас уже не мог помочь отцу[9].

Гертруда Стайн сидела перед зеркалом в своей спальне и, держа в руках книгу, наблюдала за своей драгоценной Алисой Бабетт Токлас, выпрямлявшей ей волосы щипцами. Новое увлечение Алисы забавляло ее, и Гертруде нравились прически, которые та создавала. Короткие волосы Гертруды, подчеркивавшие овал лица, только выделяли ее твердый мужской характер. В своей просторной длинной одежде она выглядела как строгая монахиня. Мисс Стайн чувствовала себя лучше, чем когда-либо.

Гленуэй Уэскотт и Монро Уэллер, полуобнаженные, походили на скульптуры греческих божеств. Молодой фотограф Джордж Платт Лайнс наблюдал за ними в объектив фотоаппарата, оценивая созданную в студии светотень, подчеркивавшую тела его моделей. Он давно хотел вдохнуть жизнь в древнегреческое искусство, повторив его на своих снимках.

Борис паковал чемоданы. Путешествие, о котором мечтали они с Шурой, вот-вот состоится. Уже через четыре дня он сядет на пароход и отправится в Америку. Он пока не говорил об этом Шуре. Вернее, не решался, догадываясь, что та вновь откажет ему. Но он все равно будет ждать ее там, на другом конце света. Он не нарушит данное ей обещание.

Люсия Давидова разложила по конвертам письма, адресованные Джорджу Баланчину и Игорю Стравинскому. Она поклялась больше не называться женой Каппы. Их разрыв длился уже слишком долго. Быть может, все уже кончено. Однако Люсия никогда не строила из себя бедную брошенную женщину и прилагала все усилия к тому, чтобы выглядеть безразличной. Она хотела прожить эту жизнь без скорби и страданий. Она воспользуется своим острым умом и своими связями, чтобы создать собственный бизнес. Карп так легко от нее не отделается. У расставания с Люсией была своя цена.

Таня сидела дома, в Ницце, удобно устроившись в кресле и пытаясь закончить шелковую вышивку. Она думала о том, что скоро к ней приедет Катя. Интересно, долго еще осталось ждать? Женщина надеялась, что успеет подготовиться. Они выделят дочери уголок, наведут дома порядок. Разъехаться с Владимиром и Маргаритой они не могли – все расходы по-прежнему были общими. Но для Кати… возможно, они отгородят ей занавеской небольшое пространство. А возможно… придумают еще что-нибудь.

Мысли беспокойно метались в ее голове, пока игла в руке выполняла механические движения. Игла прокалывала ткань, и нить заполняла образовавшееся отверстие, но что заполняло пустоту в ее душе? Внезапно острая боль пронзила ее висок. Она отбросила вышивку и схватилась за больное место. В глазах помутнело. Очертания комнаты стали расплываться. Наверное, она утомилась. Татьяна попыталась подняться, но боль только усилилась. Женщина закричала. Никогда ей еще не было настолько больно. Она не могла ни думать, ни рассуждать, ни подняться с места. Она не знала, жива она или уже мертва. Слабым голосом Таня позвала мужа.