Шум времени - [128]

.) домогались в Петрограде любви Ольги Николаевны Арбениной» — следует, видимо, оставить в стороне как бездоказательные и несколько измельчающие весь возвышенный, мифологический строй мандельштамовских посланий, сам образ Петербурга, зоркий метафоризм, богатство смысловых ассоциаций этой любовной лирики.

«Захлестнула шелком Мельпомена», Мельпомена — муза трагедии, одна из девяти прекрасных спутниц Аполлона; «Ничего, голубка Эвридика» Эвридика — жена великого певца Орфея, ужаленная змеем в ногу и унесенная в Аид. Орфею разрешено было — после его песен, от которых плакала вся природа, — владыкой Аида и его женой Персефоной вывести Эвридику с одним условием: «Но во время пути по подземному царству ты не должен оглядываться. Помни! Оглянешься, и тотчас покинет тебя Эвридика и вернется навсегда в мое царство». Не слыша шагов бесплотной тени за своей спиной, боясь, что Эвридика отстала, Орфей все же оглянулся…

«И бессмертных роз огромный ворох / У Киприды на руках…». Киприда (или Афродита) — вечно юная, прекраснейшая из богинь в венке из благоухающих цветов родилась из белоснежной пены морских волн, которые и принесли ее на остров Кипр. По преданию, там, где только ступает Афродита, пышно разрастаются цветы. Эта подробность, как и упоминание о пропуске («Мне не надо пропуска ночного»), опровергают утверждения Н. Я. Мандельштам, согласно которому стихи «В Петербурге мы сойдемся снова» посвящены ей, а не О. Н. Арбениной. Впрочем, и «блаженное бессмысленное слово» — это тоже из сферы жизни О. Н. Арбениной — актрисы, созданной «для комедийной перебранки». Она искренне не понимала, прочитав весь цикл стихов о себе: «Непонятно, почему получилась такая трагедия в стихах — теперь я с грустью понимаю его жизнь, и весело — наше короткое знакомство» (из письма 1974 года О. Н. Арбениной художнику А. Малишевскому).

«Жизнь упала, как зарница…», «Есть за куколем дворцовым…», «Из табора улицы темной…» (все — 1925 г.), «На мертвых ресницах Исакий замерз» (1935), «Возможна ли женщине мертвой хвала…» (1935, 1936 гг.) — микроцикл посланий, диалог с Ольгой Александровной Ваксель (1903–1932 г.), «юной сумасбродкой», «Лютиком», у которой О. Мандельштам по всем правилам дореволюционного хорошего тона просил «руки и сердца» в 1924 году, решаясь даже оставить Н. Я. Мандельштам. Воспоминания сына О. А. Ваксель А. Смольевского свидетельствуют, что эта «сумасбродка», по преданию и оценкам Н. Я. Мандельштам, не только несла на себе печать чего-то трагического. «Ухаживания одного поэта из группы акмеистов, женившегося „на прозаической художнице“ и почти переставшего писать стихи» (то есть Мандельштама), она принимала, как выяснилось из ее воспоминаний, вовсе не беззаботно, не поверхностно, совсем не без трепета. После разрыва с О. Мандельштамом, ухаживаний его брата Евгения Мандельштама в 1927 году О. А. Ваксель вышла (в 1932 году) замуж на норвежского дипломата X. Иргена-Вистендаля, но, уехав с ним в Осло, всего через три недели после приезда в его теплый и гостеприимный дом, в остром приступе ностальгии застрелилась. Накануне рокового выстрела — не без воздействия ухода из жизни В. Маяковского! — она написала стихотворение, обращенное и к Мандельштаму и к России:

Я расплатилась щедро, до конца

За радость наших встреч, за нежность ваших взоров,

За прелесть ваших уст и за проклятый город,

За розы постаревшего лица.

Теперь вы выпьете всю горечь слез моих,

В ночах бессонных медленно пролитых,

Вы прочитаете мой длинный-длинный свиток,

Вы передумаете каждый, каждый стих.

Но слишком тесен рай, в котором я живу,

Но слишком сладок яд, которым я питаюсь.

Так с каждым днем себя перерастаю.

Я вижу чудеса во сне и наяву,

Но недоступно то, что я люблю, сейчас,

И лишь один соблазн: уснуть и не проснуться…

«Мастерица виноватых взоров» (1934), или «Турчанка» по обозначению А. А. Ахматовой, считавшей его лучшим любовным стихотворением XX века, — адресовано поэтессе и переводчице Марии Сергеевне Петровых (1908–1979). Для нее, выросшей на ярославской земле и в атмосфере «безоглядного любвеобилья детства» глубоко усвоившей школу классического русского стиха, было характерно стремление к значительности духовного мира творца, к исповедальности, к способности «домолчаться до стихов». Ее стихи и переводы — особенно с армянского языка — высоко ценили Б. Пастернак, А. Тарковский, А. Ахматова, Г. Шенгели. Реальный облик этой замечательной женщины, к сожалению, был искажен в мемуаристике Н. Я. Мандельштам, назвавшей ее «охотницей» (на чужих мужей) после безответной любви к ней Мандельштама, и Э. Герштейн, одного из лучших друзей поэта, создавшей тривиальный, увы, образ М. С. Петровых, салонной соблазнительницы, игравшей в опасные игры сразу с двумя — молодым Л. Н. Гумилевым «Гумилевушкой», и О. Мандельштамом. Удивляет, что никакие возражения со стороны семьи М. С. Петровых, со стороны С. И. Липкина, не остановили составителей в целом очень полезной, содержательной биографической книги о Мандельштаме «Век мой, зверь мой» от очередной концентрации объективно унижающих подробностей: то она, М. С. Петровых, замужняя женщина, отбивается от страстных объятий «Левушки», и современники, по словам Э. Герштейн, видят его исцарапанным Марусей, «дикой кошкой», то сама Мария Сергеевна выходила из комнаты поэта, «к неудовольствию жены», с большими пятнами на лице и «в возбужденном состоянии» («Век мой, зверь мой». С. 479). Поэтическая правота поэта в отношении «