— Ну, брат Яков, — проговорил я, осмотрев руку, — отчаянный ты человек!
Но Яков и внимания не обратил на мои слова.
— Нет, ты послухай-ка, что старик-от наш сделал! — говорил он снова, толкнув меня в плечо. — Я его, стало быть, связать пожелал, чтобы не барахтался, а он заместо того сел за стол, поставил на него вот этаким манером на локоть руку и говорит: «Ну, Яша, постарайся, потрудись уж… аккуратней, мотри!»
Старик как-то грустно улыбнулся, а дурак Яков стоял возле, засунул оба большие пальца за пояс рубашки, остальные как-то растопырил, выпятил брюхо, и круглое масляное лицо его словно говорило: «Вот, мол, как по-нашему-то!»
— Ну, будет вам тут балясничать-то! — раздался вдруг позади меня чей-то старушечий, разбитый голос. — Самовар кипит, зови гостя-то в горницу!
Я оглянулся и увидал высунувшуюся в окно жену Лукьяна — Дарью.
— Что долго не бывал? По болотам, поди, шатался? — говорила она.
— Нет, бабушка, недосуг было.
— Уж как душа-то у меня наболелась за это время!.. ах, как наболелась!.. А вот ты не пришел небось потужить-то!.. Не пришел проведать… А уж как горько было!..
— Я полагал, что он в городе!..
— Куда уж нам в город!.. Над мужиками в городах-то смеются, «кацапами» называют… Ну, да теперь, слава тебе царица небесная, — услыхала, матушка, мои молитвы глупые… Миновало нас горе! Слава тебе, господи, слава тебе…
— Пойдем, пойдем! — тростил между тем Лукьян, толкая меня больным плечом. — «Барыню»-то мою ведь не переслушаешь… тоже ныть-то здоровенная!.. Пойдем-ка чайку напьемся…
Мы вошли в горницу, засели за стол и принялись за чай.
Возвращаясь домой вечерком, по холодку, я встретил на одном перекрестке «ерундинскую барыню» и «скачихинскую барышню». Обе они мчались в одном и том же тарантасе, о чем-то горячо рассуждая, и рассуждения эти сопровождали какими-то особенно энергичными жестами.
— Откуда? — крикнул я, поравнявшись с ними.
— A! Celeberrime collega! — крикнули они, в свою очередь, и замолотили но спине кучера зонтиками, приказывая ему остановить лошадей.
— Откуда? — повторил я, не слезая с дрожек.
— На «консилиуме» были!
— Вдвоем?
— Конечно! — кричали они разом. — К вертуновскому дьякону ездили; говорили — с ума сошел, но оказалось, вздор! Храмовой праздник был у них, и с ним просто delirium tremens!.. [10] А вы тоже с практики?..
Я расхохотался даже.
— Однако до свиданья, — кричали между тем барыни, — некогда! У нас еще в Осиновке консилиум, туда необходимо!.. Нда-с! вот мы как!..
И они помчались, обдав меня облаком пыли.
Все это, однако, «дела давно минувших дней»… Теперь не то… Порядки изменились… Уезд, о котором я только что говорил, помимо «казенных врачей», имеет трех земских, семь-восемь человек фельдшеров и, кажется, три земских больницы. Земство расходует на все это довольно почтенную сумму денег и расход этот называет «народным здравием». Впрочем, года два-три тому назад я был свидетелем, как крестьянин деревни Покровки, Минай Галкин, не дождавшись помощи ни со стороны врача, ни со стороны фельдшера, проживавшего всего в версте от Покровки, сам, собственными своими руками оторвал себе (не отрезал, а оторвал) от ноги отмороженные пальцы. Пальцы эти Минай засушил, тщательно завернул в тряпку и спрятал в сундук.
— Зачем? — спросил я его.
— Чтоб деньги водились: говорят, примета есть такая!
Однако, в успокоение читателя, я должен сообщить, что и Минай Галкин, подобно Лукьяну Антипину, поправился живой рукой и никаких огней с ним не было. Ходит он, правда, прицапывая на правую ногу… Но мало ли хромых-то на свете!..
«И черт их знает, чего только над собою ни делают эти кацапы!» — восклицают обыкновенно господа доктора, рассуждая про решимость русского мужика.
И точно!..
1883 [11]
