Шуаны, или Бретань в 1799 году - [109]

— Позволю себе, гражданин, вольность послать тебя к... Понял? Довольно! Налево кругом, марш! Проваливай отсюда! Живо!

— Да прочти приказ! — сказал Корантен.

— Не лезь ты ко мне со своими полномочиями! — воскликнул Юло, возмущенный требованием подчиниться столь презренному существу, каким он считал Корантена.

В эту минуту перед ним появился сын Налей-Жбана, словно крыса, выскочившая из норы.

— Молодец ушел! — крикнул он.

— Какой улицей?

— Святого Леонарда.

— Скороход, — сказал Юло на ухо капралу, стоявшему возле него, — беги скажи своему лейтенанту, чтобы он двинулся к дому и открыл беглый огонь, да посильней. Понял? Слева по одному к башне, марш! — крикнул командир солдатам.

Для полного понимания развязки нам необходимо вернуться вместе с мадмуазель де Верней к ней в дом.

Когда страсти доходят до крайнего предела, они подчиняют нас могучей силе опьянения, не сравнимого с жалким угаром вина или опиума. Ясность, которую приобретают тогда мысли, обостренная тонкость взволнованных чувств вызывают явления самые необычайные и неожиданные. Находясь под тиранической властью одной-единственной мысли, люди иногда отчетливо видят предметы почти неуловимые, тогда как вещи вполне осязаемые как будто для них не существуют. Такое опьянение, преображающее бытие реальное в жизнь лунатика, охватило и мадмуазель де Верней, когда она прочла письмо маркиза и поспешила устроить все так, чтобы он не мог избегнуть ее мести, так же как недавно она старалась все подготовить к первому празднику своей любви. Но когда она увидела, что по собственному ее требованию дом окружили тройным рядом штыков, в душе ее, казалось, внезапно блеснул свет. Она поразмыслила над своими поступками и с ужасом подумала, что совершила преступление. В порыве раскаяния она бросилась к двери и на минуту застыла у порога, пытаясь обдумать что-то, но не могла закончить ни одной мысли. Неуверенность во всех своих действиях так поглотила ее, что она не могла понять, почему стоит в передней своего дома и держит за руку какого-то незнакомого мальчика. Перед ее глазами плавали тысячи искр, сливаясь в огненные языки. Она принялась ходить по комнатам, чтобы стряхнуть с себя тяжелое оцепенение, но, словно во сне, все вокруг потеряло для нее обычную свою форму и цвет. С непривычной неистовой силой она сжимала руку мальчика и, увлекая его за собой, шагала так стремительно, точно потеряла рассудок. Она пробежала через гостиную и никого не заметила там, хотя в комнате было трое мужчин, которые с поклоном расступились, чтобы дать ей пройти.

— Вот она, — сказал один.

— Как она хороша! — воскликнул священник.

— Да, — отозвался первый, — но как она бледна, взволнованна!

— И как рассеянна! — добавил третий. — Она даже не заметила нас.

У дверей своей спальни мадмуазель де Верней увидела кроткое, радостное лицо Франсины. Бретонка сказала ей на ухо:

— Он здесь, Мари!

Мадмуазель де Верней очнулась, поглядела пристально на мальчика, которого держала за руку, и, узнав его, сказала Франсине:

— Если хочешь, чтобы я осталась жива, запри этого мальчугана, стереги его хорошенько, не дай ему убежать.

Она произнесла эти слова очень медленно, не отрывая от двери ужасного, застывшего взгляда, словно сквозь толстые доски видела свою жертву. Тихо открыла она дверь и, не оборачиваясь, закрыла ее за собою, заметив, что у камина стоит маркиз. Костюм Монторана не был очень изысканным, но все же казался праздничным, нарядным и увеличивал блеск красоты, которой все женщины наделяют любимого человека. Увидев Монторана, мадмуазель де Верней обрела самообладание. Ее неподвижные, судорожно сжатые губы шевельнулись, приоткрыв белизну зубов, и застыли в улыбке, скорее грозной, чем сладострастной. Она медленно подошла к маркизу и, указывая на часы, сказала:

— Человек, достойный любви, конечно, заслуживает, чтобы его подождали!..

Но, обессилев от бурного волнения, она не могла стоять и опустилась на диван у камина.

— Дорогая моя Мари, как вы пленительны, когда гневаетесь, — сказал маркиз, садясь рядом с нею; он взял ее за руку, и она не отняла руки, но не подарила его взглядом, хотя он молил ее об этом. — Я надеюсь, — продолжал он ласковым голосом, — что через минуту Мари очень пожалеет, зачем она не захотела даже повернуть голову к своему счастливому мужу.

Мадмуазель де Верней круто повернулась и посмотрела ему в глаза.

— Что означает этот грозный взгляд? — продолжал он, улыбаясь. — Какая у тебя горячая рука! Любимая моя, что с тобою?

— Любимая? — повторила она глухим, дрогнувшим голосом.

— Да, любимая! — сказал он и, опустившись перед ней на колени, покрыл поцелуями ее руки. — Я твой на всю жизнь!

Она резко оттолкнула его и поднялась. Черты ее лица исказились, и, засмеявшись как безумная, она сказала:

— Ты сам не веришь ни одному своему слову. Ты лжешь, как самый последний негодяй!

Она бросилась к кинжалу, лежавшему возле вазы с цветами, и клинок сверкнул на волосок от груди удивленного Монторана.

— Нет, — сказала она, бросив оружие на пол, — я не убью тебя: для этого я недостаточно уважаю тебя. Не прольют твою кровь и солдаты: ты этого не достоин. И я вижу, что только палач...