Штурмовики идут на цель - [9]

Погода стоит отличная, небо без единого облачка. Но оно далеко не спокойное! Вверху кружат, кувыркаются, ревут моторами зеленокрылые самолеты. Сейчас и мой тупоносый У-2 ринется в небо, рубанет по небесной голубизне своим могучим винтом. Неужели я дожил до этого часа и, наконец, сбудется то, о чем я столько мечтал? Или это опять сон?

Дрожащими руками затягиваю на себе ремни, торопливым взглядом окидываю приборную доску и вдруг холодею от ужаса. За эти несколько секунд, пока я забирался в самолет, из головы моей вылетело все, чему я так самоотверженно учился в течение года.

Забыл, все забыл!..

Лоб моментально покрывается холодным потом, сердце вот-вот разорвется от волнения. В отчаянии я уже готов отказаться от полета, но сознание того, что это будет провал, удерживает меня.

Что скажет инструктор, как взгляну в глаза товарищам?

Даже старик-сторож пришел посмотреть, как мы сегодня будем летать!.. «Волнуетесь!-вспомнились мне его слова. – Это хорошо. А как же!.. Летать – не на трамвае ехать…»

Этот старик чем-то очень похож на моего отца. Как же мне будет стыдно, если я срежусь!

– Ну, Муса, пора.

Это Петров. Мой инструктор со мной. Как я раньше не подумал об этом! И голос у него спокойный, уверенный. Будто век со мной летал.

Спокойствие и уверенность инструктора каким-то образом передаются и мне. Я быстро прихожу в себя, выруливаю на старт и жду разрешения на взлет.

Петров внимательно следит за каждым моим движением. Я чувствую это и весь внутренне подтягиваюсь, подбираюсь. От прежней моей растерянности не осталось и следа, только руки чуточку дрожат: все-таки немного волнуюсь.

Собравшись с духом, докладываю:

– К взлету готов!

– Взлетайте!..

Вот он, этот час, которого я столько ждал. Первый полет!

Спокойно – надо быть спокойным! – поднимаю руку. Стартер взмахивает белым флажком, и я даю газ.

Самолет послушно устремляется вперед и, разбежавшись, взмывает в небо. И вот легкий толчок – и меня охватывает новое, неизведанное ощущение: я словно бы повис в воздухе. Уже лечу, но еще не совсем понимаю это – слишком все неожиданно, непривычно. Лишь когда подо мной начинают мелькать и уходить куда-то вниз знакомые палатки нашего лагеря, меня обжигает радостная мысль:

«Лечу! Лечу! Ура!..»

Я с трудом сдерживаю крик восторга и заставляю себя оглядеться. Надо мной – высокое голубое небо. Удивительно, отсюда, с высоты, оно кажется еще выше и голубее! И нет ему нигде предела, так оно огромно, так оно широко. Хоть день лети, хоть год лети, хоть целую вечность!.. Знать, поэтому так и любят небо летчики. И в самом деле – не любить его нельзя!

По-иному с высоты выглядит и земля. Линия горизонта стремительно отодвигается далеко-далеко во все стороны, и мне хорошо виден город. Вот огромной серебристой дугой изогнулась Белая. Железнодорожный мост через нее кажется тоненькой ниточкой, а катера на ней-не больше-спичечных коробочек. С одной стороны в Белую впадает рока Уфа, бегущая сюда с Уральских гор, с другой – тихая степная Дема, о которой сложено столько песен…

Я не могу наглядеться. Гордость за то, что так велика и прекрасна родная земля, за то, что один из тысяч ее сыновей получил от нее сегодня могучие крылья и, как беркут, парит над ее просторами, переполняет меня всего. Счастье Мое так велико, что мне хочется тут же поделиться им с кем-нибудь, но товарищи далеко, а отец еще дальше. Очень жаль, что не видит меня сейчас и мой друг Мотай. Мы ведь вместе с ним когда-то мечтали об оседланном коне. Но какой конь может сравниться с моим? Далека и нелегка была дорога к нему, но зато сейчас я не променяю его ни на что на свете!..

Я лечу!..

Отправив документы в Уфимский железнодорожный техникум, я стал ждать. Ни в деревне, ни дома никто об этом на знал: мы умели хранить тайну. И вот, наконец, пришел в наш дом почтальон.

– Мать, нам письмо! – обрадовался отец. Отец в эти дни болел и лежал в постели.

– Не вам, Гайса-агай, – поправил его почтальон. – Это сыну вашему, Мусе.

– Мусе? – удивилась мать. – Из Уфы Мусе письмо? Но ведь сам он там никогда не был, и из наших там никого нет…

Слушаю разговор старших, а у самого уши горят.

– Дайте письмо, – прошу. – Оно действительно мне. Быстро разорвал конверт, пробежал коротенькое извещение. Меня вызывали на экзамены.

– От кого же это письмо! – спросил отец. Что было делать? Скрывать тайну больше не было смысла, и я рассказал о том, что решил учиться дальше.

– На кого же ты, сынок, учиться решил?

– Хочу оседлать того коня, который бегает по железной дороге, – улыбнулся я.

Отец помолчал. Потом откинул одеяло, свесил голые ноги на пол и сказал:

– Это хорошо, что не остановился на полпути. И коня выбрал доброго. Только знай: нелегко тебе будет одному в городе жить. Я уже немолод, много помогать не смогу. Да и далековато опять же…

Узнав, что я решил уехать, мать заплакала:

– А может, еще передумаешь, сынок? Или у нас в колхозе тебе дела не найдется? Все-таки семь классов кончил, грамотный… А?

Отец посмотрел на нее долгим осуждающим взглядом и сказал:

– Не плачь, мать. Дело решил Муса, хорошую дорогу выбрал.

– Да боюсь, пропадет где-нибудь на чужой стороне. Кто о нем позаботится, кто слово доброе скажет? Как же тут не плакать?