Чаще всего попадаются громыхающие телеги с возчиками, одетыми в смешные длинные разноцветные жилетки. Мальчишки бегут за телегами и кричат: «Дяденька, прокати!»
Нет, мы с Кокиным выше этого. Мы идем пешком. Вид улиц уныл. Дома стоят некрашеные, с обвалившейся штукатуркой. Многие окна забиты фанерой. На тротуарах мусор, обрывки бумажек, окурки. Некому убирать. Город еще не пришел в себя после тяжелых лет войны, голода и разрухи. Но все равно приятно пробежаться по прямым улицам Петрограда. Нам с Вовкой город нравится и таким.
— Как ты думаешь, Вова, — спрашиваю я Кокина, когда мы идем уже по улице, — чем лучше командовать — паровым или парусным судном?
— Я думаю — подводной лодкой. Вот такой, как «Наутилус». Я обязательно буду подводной лодкой командовать.
— Как? Ведь ты, кажется, не хочешь быть моряком? — говорю я несколько обиженно. Мне самому хочется командовать «Наутилусом»!
— Ну, это еще неизвестно. Может быть, и я стану.
— Я, пожалуй, тоже буду командовать подводной лодкой, — небрежно бросаю я.
— Ну нет! Это уж не дело. Ты ведь все время говорил, что мечтаешь командовать «Ретвизаном». А теперь вдруг подводной лодкой! Не можем же мы оба командовать «Наутилусом»!
Некоторое время я молчу, обескураженный доводами Кокин а.
— Нет, можем. У нас будет много подводных лодок. Это у Жюля Верна была одна. Ты будешь на «Наутилусе», а я на «Морской пантере».
Выход найден. Опасный разговор, который мог бы, как это часто бывает, привести к ссоре, потек по мирному руслу:
— А здорово, Гошка! Ты со своей «Морской пантерой» где-нибудь потерпел крушение или враги тебя подбили. Тебе пришлось опуститься на дно, а подняться не можешь. Подаешь сигналы, известные только мне. Я немедленно иду на помощь. Под водой беру тебя на буксир и увожу в тайное место для ремонта. А враги думают, что ты на дне лежишь, и стерегут тебя. А потом ты отремонтировался, и мы вместе всплываем. Такого жару даем! Вот здорово! Правда?
— Здорово! — соглашаюсь я, восхищенный этой картиной. Я даже не замечаю, что подбита моя «Морская пантера», а не его «Наутилус». Обычно никто из нас не хочет быть подбитым.
— А я что-то знаю!.. — неожиданно поет Кокин.
— Что? Ничего ты не знаешь. — Я твердо уверен, что Вовка ничего не знает, но любопытство мое задето.
— Эдьке Родзевичу отец подарил «бегаши».
— Не может быть! На валенки или с сапогами?
«Бегаши» для нас — недосягаемое счастье. Мы с Кокиным катаемся на старых, заржавленных «снегурках».
— На валенки. Он мне обещал дать покататься, когда сам накатается.
— А как ты думаешь, даст он мне разок съездить на них в Юсупов сад?
— Не знаю, может и даст. После меня.
— Ну ты скажи ему, Кокушка. Ты ведь с ним дружишь. Тебе он не откажет, — прошу я.
— Ладно, скажу, — важно кивает головой Кокин.
— Вовка! У тебя сколько денег есть?
— У меня? Две копейки.
— И у меня три. Давай купим по маковке? Обратно тоже пойдем пешком. Ладно?
— Давай.
Мы подходим к торговке. На груди у нее лоток с липкими, грязноватыми маковками. Покупаем две штуки — «пять пара». Засовываем маковки в рот и довольные шлепаем дальше по весенним лужам Вознесенского проспекта.
— Хорошо бы такую машину изобрести, — мечтательно говорит Кокин, — которая бы человека по воздуху носила. Вышел из дому, надел на себя приборчик с пропеллером и поднялся в воздух. Раз — и у музея. Все бы тогда летали. Трамваев не надо. Как ты думаешь, изобретут?
— Изобретут. Ой, что будет! Представляешь? В школу бы все ребята прилетали. Да не скоро, наверное, изобретут.
А фантазия несет нас дальше. Мы уже изобрели подводную лодку; лучи, которые на большом расстоянии уничтожают врагов; аппарат, которым можно видеть через стены…
Подходим к Адмиралтейству. Толкаем тяжелую дубовую дверь с надписью: «Военно-морской музей».
— А, молодцы, здорово! — приветствует нас сидящий у печки старик. Он в подшитых валенках, в стареньком полушубке и шапке-ушанке. В музее холодно. Сидит старик у печки больше по привычке. Она не топится. Это — Федотыч. Сторож. Наш знакомый. Когда мы с Кокиным первый раз пришли в музей, Федотыч подозрительно оглядел нас и строго сказал:
— Вы, пацаны, этого… того… руками ничего не трогать, уши оборву.
— Да мы, дедушка, не будем. Мы только посмотреть.
— То-то, посмотреть. Много вас тут «смотрителей» таких. Вон у каравеллы Колумба «смотрители» рею оторвали. Идите, что ли.
Пока мы ходили по залам, острая бородка Федотыча показывалась то из-за угла, то из-за стеклянных ящиков с моделями, то торчала у знамен адмирала Ушакова.
— Следит. Все время следит, старый! Не доверяет, — шептал мне Вовка.
Внимательно осмотрев все, мы спустились вниз. Сторож сидел на своем месте у печки.
— Ну что, насмотрелись? Да разве так смотрят! Здесь смотреть и смотреть надо. Не день и не два. Вот придете еще, так я вам кое-что расскажу.
Видимо, наше примерное поведение и интерес, с которым мы рассматривали модели, расположили к нам старика. В следующий раз, когда мы пришли с Кокиным, Федотыч встретил нас как старых знакомых. Народу в этот день в музее было немного, и Федотыч, покинув свою печку, повел нас наверх. Как будто свежий соленый морской ветер пробежал по тихим залам музея, когда Федотыч своим старческим, несколько хриплым голосом начал рассказывать нам о славных боях, кораблях, матросах. Ожили модели, затрепетали победные знамена, зашумело море…