Штрафной бой отряда имени Сталина - [27]

Стоящий сбоку от Ивана эсэсовец, тот самый, что дал ему прикурить у речки, сильно и болезненно толкнул его в бок. Офицер резко обернулся, повернулся направо и подошел к Конкину, встав вплотную, лицом к лицу. Ваня почувствовал странное ощущение, словно он уже где-то видел этого статного офицера-эсэсовца. А тот, подойдя к переодетому в немецкую форму русскому разведчику, не выказывал ни настороженности, ни озлобленности. Немец улыбнулся.

– Кто вы, солдат? – негромко спросил он.

Иван попытался ответить, но почувствовал оцепенение, его пальцы, чесавшие было промежность, сжали чресла с силой так, что он поморщился от боли. От офицера не ускользнули его действия, улыбка стала широкой, искренней.

– Солдат, вы язык проглотили? – чуть громче спросил он. Конкин открыл рот, но, поперхнувшись, закашлялся.

– Это Петер Фальке, герр гауптштурмфюрер, – произнес новообретенный товарищ Конкина, – мой земляк. Простите его, он такой… медлительный.

– Вы олух и клоун, Петер! – твердо произнес гауптштурмфюрер. – Но вы смешной и нравитесь мне! Продолжайте вести себя так же, и наш боевой дух будет на высоте. Пусть рыдают коммунисты!

Вокруг послышался одобрительный и дружелюбный смех. Конкин почувствовал, как оцепенение уходит, оставляя его самого ослабленным и спокойным до странности. Он сумел улыбнуться сквозь очки, занявшие пол-лица, и произнес:

– Благодарю вас, герр гауптштурмфюрер. Простите, такое больше не повторится! – очень надеясь, что голос звучал достаточно глухо, чтобы скрасить его вероятные пробелы в произношении.

К строю подбежал грузный, но могучий фельдфебель и, остановившись сбоку от офицера, почтительно поклонился и протянул ему очки. Одновременно он показал Конкину огромный кулак, которого, равно как и вероятной взбучки, Ваня боялся меньше всего. Разведчик внутренне ликовал. Он был принят за своего, стоял в строю, ничем, кроме роста и могучего телосложения, не отличаясь от остальных эсэсовцев. Несмотря на страхи и опасения, форма оказалась идентичной той, что сейчас была надета на остальных эсэсовцах. Эти опасения были отнюдь не беспочвенны. То, что эсэсовцы были одеты в полевой вариант униформы, было чистым везением, ведь, согласно уставу Вермахта, находясь в расположении своих частей, они должны были быть одеты в парадную форму. Так что Конкину повезло. Он стоял, чувствуя, что здесь и сейчас он – свой среди своих…

– Товарищи! – заговорил гауптштурмфюрер звучным и хорошо поставленным голосом, стоя перед строем эсэсовцев вытянутый, как струна, и напряженный. Ваня вздрогнул от удивления, услышав это обращение, к которому, хотя и по-русски, он привык в совершенно других местах. – Многие из вас знают меня как Иоахима Грубера, представляюсь для вновь прибывших, – Иван вздрогнул снова. – Все мы, собравшиеся здесь, так далеко от дома, немцы, товарищи и братья друг другу. Мы связаны друг с другом клятвой перед нашим фюрером, перед нашей Отчизной. Именно здесь и именно сейчас находится один из ключевых участков всей войны. – Голос штурмгауптфюрера стал еще тверже, хотя это казалось невозможным при его уже напрягшемся, как стальной трос, звучании. – Братья! Мы с вами уже видели и еще увидим немало чудес, созданных немецким гением. Призываю вас не удивляться ничему, активно сотрудничать с научными сотрудниками и, как бы тяжело нам ни было, никогда не забывать, что именно здесь, в этих глухих варварских лесах, возможно, и куется тот самый меч, которым фюрер и немецкая нация уничтожит всех наших врагов…

Речь гауптштурмфюрера продолжалась еще какое-то время. Слова были тщательно выверены и подобраны, так что даже Конкин, советский разведчик, люто и всем сердцем ненавидевший находившихся рядом с ним людей, поневоле испытывал уважение к офицеру-эсэсовцу. А ведь он сразу почувствовал, что гауптштурмфюрер ему знаком. Конкин не забыл Грубера. И сейчас, стиснув зубы, молился про себя, чтобы Иоахим Грубер не вспомнил его.

Теперь, после того как Ивану, или Петеру, как его называли «товарищи по оружию», все объяснил этот невысокий и худощавый ученый с умными глазами, он все понял. Теперь он понимал, зачем был нужен этот яркий сноп света и почему немецкие боевые самолеты постоянно летали над лагерем. Он понимал, почему фашистское командование возлагало такие большие надежды на объект. Он понял, что это были за твари, с которыми они схлестнулись в лесу.

Правда, как всегда и бывает, оказалась простой, как мычание, и горькой, как спирт. Когда Ваня наконец понял все, ноги его подкосились, а на глаза невольно выступили слезы. Чувствуя, что глаза затуманивает дымка, а пальцы сами собой тянутся к горлу симпатяги в белом халате Гельмута, он сжался и усилием воли заставил себя сдержаться. Только одно слово сказал он себе: «Позже!»

Окруженная барачного типа строениями площадь была огорожена решеткой со всех сторон, и даже сверху. Яркий свет производили несколько десятков прожекторов, о существовании которых Конкин знал со слов Удальцова, видевшего эту площадку во время наблюдения с высотки. Правда, видел Николай эту площадь издалека, а потому не мог знать о множестве деталей. Первое, что бросилось в глаза, это необычная конструкция прожекторов, которые оказались продолговатыми и куда более мощными, чем обычные зенитные светильники. Да и сам свет, который они испускали, несколько отличался от стандартного.