Штрафной батальон - [8]

— Отбываю к восьми. Да, оставлю им записку.

Виктор услыхал и обо всем догадался и вот утром выскочил, будто умываться, а на самом деле чтобы проститься с Савельевым. Поздоровался чинно, теребя край полотенца, и прислонился к стене в коридоре. Холодок ее пронизал насквозь, аж под ложечкой. Он во все глаза смотрел, как запирает Ананий Петрович на ключ дверь своей комнаты. Обычное дело, запирает человек свою комнату на ключ. Но у ног человека лежит холщовый серый мешок с лямками, сшитый, наверное, им самим сегодняшней ночью, и никто не знает, когда хозяин мешка вернется обратно к этой своей двери.

— Вы на фронт уезжаете, Ананий Петрович?

— Да, Витя, еду. Я там на кухню вынес герань, попроси, пожалуйста, маму, пусть она поливает цветок до приезда Ольги Илларионовны и Алечки.

Обидно было слышать Виктору от Савельева в момент прощания пустяковую просьбу. Кто же на общей кухне даст цветку засохнуть? Но дело-то не в словах, а в поступках. И дураку все ясно.

Вот Ананий Петрович, директор школы и учитель русского языка и литературы, уходит сейчас на фронт, а он, Витька Курносов, его ученик, восемнадцатилетний здоровый парень, остается дома.

Стало так стыдно, что захотелось сию минуту, в чем есть, уйти добровольцем вместе с Савельевым. Да разве отец с матерью отпустят?

— Ананий Петрович, а что передать Ольге Илларионовне и Але? — спросил Виктор, чтобы хоть чем-то быть причастным к значительному поступку своего учителя.

Савельев вскинул на плечи вещевой мешок, пошел к выходу, задержался перед Виктором и ответил:

— Скажи им, что уезжал я в хорошем настроении. Да они знают, я написал им веселое письмо. Ну, до свидания, дружок, будь счастлив. Будь мужчиной! — И крепко обнял Виктора.

Никого не было в этот час в коридоре, и ни с кем больше Савельев не простился. Входная дверь бесповоротно щелкнула за ним в укор Виктору. Он стоял и думал, отчего же он сам-то здесь, дома? Ананий Петрович на прощание велел ему быть мужчиной, он им будет!

— Сегодня же узнаю, куда надо идти призываться!

Сын Митрохиных, ровесник и одноклассник, окончивший десятилетку с золотой медалью, ответил грустно:

— Был я уже в военкомате. Приказали подождать один месяц. Тогда направят в артиллерийское училище на полгода. Война ведь кончится, Витька, мы и не успеем. Давай рванем добровольцами?

В тот же день Виктор заявил родителям, что решил вместе с Андрюшкой Митрохиным добровольно идти на фронт.

— Не лезь, дурак, в пекло, пока не призывают, — строго прервал отец. — Для кого я стараюсь? Обойдется война и без тебя.

Мать вскрикнула, схватилась за грудь, упала в обморок, а очнувшись, рыдала, мотая головой из стороны в сторону, и грозилась проклясть сына страшным материнским проклятием, если он не одумается.

— Коля, поговори с ним как следует! — стонала она, и Виктору долго пришлось выслушивать от отца о том, что на фронте не только щеголяют в красивой военной форме.

— Там стреляют, там можно и под пулю угодить. Родину, конечно, защищать надо. Кто же говорит, что не надо. Но на то есть военкомат, чтобы призывать тех, кого он считает нужным. Призовут, тогда уж пойдешь как миленький выполнять свой гражданский долг, а сейчас тебя, сопляка, еще не просят, и сиди-ка ты на месте.

Виктор кивнул, хотя в душе и не согласился. Он уже представлял себя бравым командиром, приехавшим на побывку из действующей армии. Вот он вышагивает по бульвару на зависть маменькиным сынкам и на восхищение знакомым девчатам. Но дня через два мать Ивана Чижова, которого проводили в армию в прошлом году, закричала вдруг во дворе диким, нечеловеческим голосом, вцепилась руками в запрокинутую голову, раскачивалась и причитала вслед виноватой понурой почтальонше:

— Убили-и! Уби-ли-и-и… Сыночка Ваню убили-и-и…

Крик казался невероятно страшным оттого, что стоял ясный день, голубело над двором небо, светило солнце, и кровельщики звонко гремели серебряной жестью, и заплаты на крыше блестели как большие конфетные обертки. А Ивана Чижова, сына домуправского слесаря, убили.

Сердце Виктора екнуло, упало, но тут же всплыло, спасенное твердой мыслью: Ваньку убили, а его не убьют, его не могут убить, он Курносов. Не ему же, Курносову, умирать, когда и солнце, и небо, и серебряные крыши — все остается на своем месте. Он послушно поехал с отцом к какому-то знакомому врачу в какой-то диспансер, где старательно высовывал язык и глубоко дышал, и получил справку о том, что у него врожденный порок сердца и слабые легкие.

— На кого же ты нас с отцом, старых, кидаешь! Вон Витька на полгода старше тебя, а сидит как младенец дома! — голосила на кухне мать Андрея Митрохина.

Слышать Виктору эти причитания было что ножом по сердцу. Вместе же с Андреем собирался он идти записываться добровольцем, а вот теперь боится выйти в коридор, чтобы с ним не встретиться. Андрей не захотел ждать направления в артиллерийское училище, пошел и попросился на фронт.

Андрюшку в классе прозвали Длинным. Высокий, выше Витьки почти на целую голову, он выглядел моложе его. Совсем на вид пацан. Плоские щеки с нежным румянцем, как у девчонки, глаза застенчивые, ясные, в пушистых густых ресницах, походка легкая, упругая, будто ноги ступают по особенной, резиновой земле.