Штрафной батальон - [4]

На мечтаниях о богатстве Анисья с Феклой и подружились. Все эти мысли однако вылетели у Феклы из головы, когда увидела она Курносова. С ним она согласилась бы на рай в шалаше!

Зал синематографа «Фантазия», узкий, с низким потолком, помещался в первом, точнее — в полуподвальном, этаже флигеля, прилепившегося торцом к дому Маклакова. Зрители выходили из зала во двор, а входили в «Фантазию» с улицы, с бульвара. Вход и довольно просторное фойе располагались в самом Маклаковском доме. Перед началом вечерних сеансов в фойе играл оркестр. Фамилии музыкантов объявлял пожилой, обрюзгший мужчина в мешковатом костюме. Они вставали и кланялись.

— Баркарола. Соло на гитаре. Николай Курносов.

Поднялся плотненький, пониже среднего роста, одетый как картинка (настоящий артист!), голубоглазый, круглолицый молодой человек и с нежной усмешечкой посмотрел в сторону Феклы. Сердце ее дрогнуло и провалилось.

В жизнь Феклуши вместе с горячей любовью вошел и страх. Шла война, и конца ее не было видно. О войне говорили везде, с нее начинался разговор утром в мастерской, в магазине, на улице. Девица из Петушков, вышивальщица Прасковья, горько рыдала два дня, рассчиталась и уехала обратно в свои Петушки. Сообщили ей, что жених убит на германском фронте. А она копила деньги на свадьбу. На кой оно ей теперь, приданое?

И Фекла забеспокоилась, изболелась душой, плакалась, не стесняясь, подруге:

— Не дай бог заберут Колю на фронт и убьют… Я-то как?

— Если уж сразу его не взяли, значит, причина серьезная есть. Либо болезнь, либо хорошее знакомство, — утешительно рассудила Анисья и научила: — Напиши ему записочку, я передам. Не век же тебе молчком мучиться.

Знакомство состоялось, а любовь, как и прежде, была без взаимности. В глазах обожаемого вместо нежности Фекла увидела насмешку:

— Чего вы себе имя не перемените? Для такой симпатичной барышни оно совсем не подходит, — сказал он бесцеремонно и обидно.

Она-то думала, что дело не в имени, а в ее новой должности и туалетах. Одевались Фекла с Анисьей теперь модно, ходили с зонтиками, носили шляпки парижского фасона. Месье Оливье поссорился с приказчицей, нечистой на руку, уволил со скандалом и на ее место за прилавок поставил обеих неразлучных подруг. Старанье их не пропало зря, хозяин их оценил, жизнь впереди рисовалась Фекле ступеньками к богатству. Почему бы тогда музыканту Николаю Курносову не жениться на честной девушке с небольшим капиталом?

Но мечты о замужестве внезапно отодвинулись на неопределенный срок. Колю забрали в солдаты. Провожать его на Брестский вокзал пришли кроме Феклы и Анисьи еще четыре весело хихикающие барышни и подвыпившие приятели из оркестра. Фекла не сумела сдержать на людях слез. Коля и в солдатской шинели выделялся красотой из всего взвода.

— Не плачь по мне, курица. Меня не убьют! — пообещал он Фекле, и она эти слова поняла как залог будущей совместной их жизни.

Целоваться с Курносовым после третьего звонка бросились одна за другой те четыре змеи и их кавалеры, а до Феклы и очередь не дошла. Всего только раз или два, и то, наверное, в шутку, поцеловал ее Курносов на бульваре.

Разлука с любимым больно сосала сердце. Каждый солдат, мелькнувший в толпе или в пассаже за стеклами магазина, казался Фекле утерянным, возможно навек, Колей. Но в феврале Москву будто встряхнуло. Революция! Переворот! Царь отрекся от престола!

Было и страшно и весело, люди обнимались и целовались, никто не работал, все праздновали, нацепили красные банты, кричали на митингах: «Долой тирана! Долой войну! Требуем мира!»

В счастливом нетерпении Фекла ждала с фронта Колю. Но Временное правительство, правившее вместо скинутого царя, не соглашалось на замирение и призывало воевать до победного конца. Конные казаки разгоняли митинги, а тех смутьянов, что выступали против войны, сажали в тюрьмы. Рабочие не боялись тюрем и казаков. Демонстрации с красными флагами ходили по городу. «Хлеба!», «Да здравствуют Советы!» — написано было на полотнищах. Начались стачки, забастовки, бунты. То бунтовали против тирана, нынче против Временного правительства.

Неразбериха и сумятица перемежались днями, а то и неделями такой тишины, будто и не происходило никакой революции. Покупательницы примеряли ночные чепчики с кружевами, выбирали перышки для шляпок, пуговицы для жакетов тщательно и капризно. Месье Оливье ездил, как и до переворота, к семье на дачу в конце недели и раздражался, что поезда из-за беспорядков опаздывают. Только эту неприятность и доставил ему переворот.

Осенью в Москве стало беспокойнее. Ночи не проходило без стрельбы. Многие магазины и лавки совсем позакрывались. Месье Оливье объявил мастерицам, что с рождества вынужден прекратить торговлю, и всех рассчитал. Только Анисью и Феклу попросил еще послужить у него, продать оставшийся товар.

В ноябре в городе загрохотали бои, страшно было нос высунуть на улицу. Пушки били по Кремлю. Побоялись Анисья с Феклой возвращаться из магазина домой и всю ночь просидели в пассаже под своим прилавком. А когда на другой день к вечеру выбрались, голодные, перепуганные, на Неглинную и помчались в мастерскую, то там уже не было ни мадам Авроры, ни ее мамаши, ни кухарки. Кинулась Анисья в Маклаковский дом к месье Оливье, но всю его семью и его самого как ветром сдуло. Француз сбежал.