Штрафной батальон - [56]

— У нас на Оренбуржье не слаще, — с тоской отозвался незнакомец. — Вот письмо получил. Месяц, почитай, шло. Пишут, на хуторе пять стариков осталось. И тягла нет. Дохнет скот от бескормицы. Поди, тоже много насеют…

— Во-во…

Собеседники вдруг всполошились, дружно поднялись. Оказалось, из-за угла вывернулась фигура ротного. Павел тоже вскочил.

— Вот ты где. О чем задумался-то? — бросил Суркевич, подходя. — Сиди, сиди. Мы с тобой и сидя прекрасно можем поговорить. Есть о чем.

Говоря так, Суркевич озабоченно осматривался, подыскивая, на что присесть, чтобы не запачкать шинель. Выбрал полешко, стукнул им оземь, чтобы облетела грязь. И эти его приготовления, показавшиеся Павлу неуместными, неприятно задели и озлили его. Весь день у него на душе скребли кошки, весь день он мучился сомнениями и тревогами, ожидая поминутно вызова к комбату или начальнику особого отдела. Не знал, к чему себя готовить. А ротный, вернувшись из штаба, наверняка осведомленный о том, какая участь уготована в верхах его взводному, не спешит прояснить ситуацию, ободрить, посочувствовать, хотя догадывается, конечно, о его состоянии. И сейчас, сопоставив недавнюю замкнутость, отчужденность Суркевича и теперешнее его неестественно выглядевшее дружеское расположение, Павел почему-то усмотрел в этом плохое предзнаменование. Заподозрил ротного в желании подсластить приготовленную напоследок горькую пилюлю.

— Не ровесники мы с тобой случайно? Тебе сколько?

— Двадцать пять.

— Ну вот, год разницы всего. Да и во всем остальном, я чувствую, ты мне ближе других. Давай откровенно, Колычев: я тебе верю и сочувствую. Ты в прошлом кадровый командир, я — учитель. Вообще, воспитатели. Признаюсь честно — нелегко мне сейчас ориентироваться. Я вроде бы сам по себе, как сбоку припека. Что за люди, кому можно довериться, на кого положиться — понятия не имею. Сколько еще порядниковых среди них таится, а может, и похуже есть. Объясни.

Павел отстраненно молчал. Слишком коротким было их знакомство с Суркевичем и не настолько близко зашли отношения, чтобы доверяться до конца. И хотя убеждался, что не с камнем за пазухой пришел к нему ротный, и понимал его положение, раскрыться все же не захотел. Прикрылся иронией:

— Плохого советчика себе выбрал, ротный. Неважный из меня знаток душ человеческих. Порядникова тоже не считал способным на предательство. Так что могу отвечать только за себя.

— Ну это ты напрасно. Положим, в Порядникове не разобрался, ошибся — случается. Но Порядников не правило — обидное, неприятное, но исключение. Погоду-то не он определяет, — заволновавшись, возразил Суркевич. — И как быть мне, если даже ты, находясь среди них, ни о ком с уверенностью судить не берешься? Несерьезно, Колычев.

Павел и сам чувствовал шаткость и неубедительность своего довода, но упрямство пересиливало. Возможно, момент был ротным выбран для этого не совсем подходящий или другое что подспудно мешало, но не хотел он после случившегося навязывать ему своего мнения. Пусть сам к людям присматривается и самостоятельно решает, кто есть кто. Снова хоть и не прямо, но уклонился от сути разговора: разные, мол, люди в роте, в душу каждому не заглянешь.

Суркевич сник, угадав подоплеку его неподатливости.

— Не хочешь, значит, откровенно…

— Если откровенно, то как в зоопарке у нас. Всякой всячины полно: и волки и овцы есть, и лисы и шакалы, скрытые и явные — какие угодно. На то он и штрафной батальон.

Сравнение это пришло экспромтом и самого Павла удивило такой образностью. Суркевича оно тоже поразило. Почти разочаровавшись в Павле, он вновь взглянул на него с возрастающим интересом и любопытством.

— Ну, а самого себя ты, Колычев, к какому виду животных причисляешь?

Павел не нашелся что ответить. И не потому, что не хотел, а потому, что вопрос ротного на этот раз поставил его в тупик. А в самом деле, интересно, кем он тому же Суркевичу представляется или ему подобным? С прошлым более-менее благополучно: кадровый командир, или офицер, как сейчас именовать стали. А в настоящем и будущем? Преступник, убереженный от тюрьмы счастливым жребием? Командование батальона ему доверие оказало, а он и его не оправдал. Может, потому и ушел Тихарь из-под носа, что комвзвода у него был лопух?! Имеет право ротный так о нем думать? Вполне. И сам бы он на месте Суркевича засомневался: а пойдут ли за таким растяпой в атаку штрафники или поднять их за собой ему тоже не по силам окажется?

Суркевич, кажется, понял причину его колебаний. Сделал вид, что и не надеялся получить ответ, вроде и необязателен он совсем, поскольку спрошено в шутку. Поспешил воспользоваться возникшей паузой как предлогом, чтобы прекратить тяготивший обоих разговор. Поднявшись, сухо приказал:

— Пошлите кого-нибудь за другими командирами взводов. Разговор у меня ко всем есть.

* * *

Командиры взводов явились по вызову одновременно. Избегая быть подслушанным, Суркевич предложил пройти на улицу. Расположились на краю садового участка под безлистой, чудом уцелевшей яблоней. Усадив взводных на землю, Суркевич некоторое время сосредоточенно прохаживался взад-вперед, заложив руки за спину.