Штрафной батальон - [50]

— За что же так-то, господи?! Тося, родная! Слышишь ли?.. Что же я наделал-то, изверг! Нет мне прощенья… нет! Тося, как жить-то теперь? А?! Не простят ведь меня дети-то, а, Тося? Нужен им такой отец!.. В детдом их теперь отвезли… Отнял у них мать, отнял!.. Не могу! Ирод проклятый!.. Не хочу!! Не хочу больше!

Тося! Может, и мне к тебе лучше? Что же ты, Тося, не могла потерпеть? Ведь не убитый я еще был… У-уу! Ну что же ты молчишь, ответь хоть слово! Прости, слышишь! Прости ты меня заради господа! Больно-то ведь как было! Не помнил, что творил!.. Тося-а! Прими, слышишь, прими! Сам я себя порешу! Сам!..

Вскочив, Петренко подхватил валявшийся на земле ремень и, перекинув его через сук, стал неслушающимися, неверными пальцами закреплять петлю.

— Петренко, не сметь!

Набежав сбоку, Павел с разгона ткнул его руками в плечо, опрокинул наземь. Силясь привстать, Петренко, как бы борясь с наваждением, пьяно, оторопело мотал головой, таращил бессмысленные, полные смертной тоски глаза. Похоже, он был невменяем, не признавал Колычева и не осознавал до конца происходящего.

Павел с силой тряхнул его за отворот шинели:

— Ты что, Сидорыч, спятил?

Петренко, всхрапнув простреленной грудью, с неожиданной яростью и проворством вскинулся на голос, ткнул Павла кулаком в лицо. Защищаясь, Павел опять сшиб его с ног, навалился сверху.

— Уйди, гад! Все равно мне теперь!.. Слышишь?! Убил я ее, изверг!.. Всех убил… и себя убью! Пусти!.. Слышишь! — придушенно хрипел Петренко, сопротивляясь изо всех сил.

Но Павел, захватив руки, накрепко припечатал его к земле и держал до тех пор, пока он, исчерпав всю злобную страсть, не обмяк и не затих совсем.

Постепенно из обрывочных выкриков-всхлипов у Павла сложилось представление о трагедии, разыгравшейся в семье Петренко. Вернувшись из госпиталя домой, он застал у жены инвалида, ставшего ей новым мужем.

Может, и перенес бы он свое горе иначе, если бы новоявленный родитель не принуждал детей называть его отцом, наказывая за непокорность. Как услышал об этом Петренко от сынишки, чуть не тронулся рассудком. А напившись, взъярился и, не помня себя от захлестнувшей ненависти, застрелил и жену, и инвалида того. В результате сам в штрафбате, жена на кладбище, а дети в детдоме. Вот и носил в себе непомерную тяжесть, пока предел не наступил.

* * *

— Закуривайте, товарищи! — Нашарив в кармане пачку «Беломорканала», старший лейтенант Суркевич с торопливостью спохватившегося человека обнес ею каждого из присутствующих.

«Товарищи», прихватив по папиросе, украдкой многозначительно переглянулись. «Что сие значит?» — немо вопросил Павел у сидевшего напротив комвзвода-три, бывшего командира батареи Акимова. «Я же говорю — чудик! Чего с него взять», — также глазами, в которых прыгали усмешинки, ответил тот. А нервный, порывистый и нетерпимый комвзвода-четыре Глеб Курбатов, прозванный штрафниками за глаза Глебкой-капитаном, презрительно поджал сухие губы, уставился на старшего лейтенанта с нескрываемым насмешливым пренебрежением: «Ну-ну! Посмотрим, что дальше будет!»

Настраиваясь на разговор, Суркевич достал из планшетки потрепанный блокнот и, постукивая по нему кончиком карандаша, в свою очередь прошелся изучающим взглядом по лицам взводных, словно прикидывая, с кого удобнее начинать знакомство.

Ни час назад, когда Суркевич впервые предстал перед ним в качестве командира роты, ни сейчас, когда он, обойдя после построения землянки штрафников, пригласил к себе командиров взводов, чтобы познакомиться с ними поближе, Павел не мог привыкнуть к мысли, что этот маленький, по-мальчишечьи щуплый и сутулый старший лейтенант в несоразмерно длинной шинели и тонких интеллигентских очках на птичьем лице — его новый ротный. Весь его несуразный, потешный, а на фоне штрафного батальона и вовсе чужеродный облик настолько расходился со сложившимися представлениями Павла о командирах, что он был не в силах побороть в себе чувства разочарования.

Кашлянув, Суркевич наконец заговорил, настраиваясь на установление доверительных контактов:

— Представляться второй раз не вижу необходимости. Фамилию, надеюсь, запомнили — старший лейтенант Суркевич. Военная моя специальность — артиллерист. Ни взаимодействовать со штрафными подразделениями, ни тем более командовать ими мне не приходилось. Но так как это делать предстоит, то я хотел бы начать со знакомства с вами. Насколько я понимаю, вы все в прошлом офицеры?

Акимов и Колычев согласно кивнули.

— В таком случае кто, например, вы? — натолкнувшись на вызывающий, напрашивающийся взгляд Курбатова, остановил он на нем свой выбор.

Курбатов вытянулся по стойке «смирно». Стал докладывать с неприятной, коробящей резкостью:

— Исполняющий обязанности командира четвертого взвода штрафной солдат Курбатов!..

— Да вы садитесь! — запротестовал Суркевич, желая направить разговор в русло благожелательное, непринужденное.

Помешкав — не по уставу вроде, да и непривычно со старшими по должности сидя разговор вести, — Курбатов тем не менее присел. Но тона не сменил, продолжал рубить фразы, словно листок по учету кадров зачитывал.

— …Уроженец Костромской области. Год рождения — 1909-й. Социальное происхождение — из крестьян-бедняков. В РККА с 1931-го. Разжалован из капитанского звания на основании нарушения приказа НКО за номером 227…