Штрафники. Люди в кирасах - [25]

И он отправился в канцелярию, надеясь выпросить у Пугачева одну-две школьные тетрадки. Взявшись за ручку двери, услышал громкие голоса, доносившиеся из комнаты. Николай в нерешительности остановился: похоже, спорили о чем-то.

— Нельзя каждый раз напоминать людям, что они штрафники, — убежденно доказывал Пугачев. — Ты пойми, само слово это тяжелое. А потом, недаром же говорят, если человека тысячу раз подряд свиньей назвать — он хрюкать начнет. Наоборот, мы должны показывать, что верим им, не сомневаемся в их искреннем желании исправиться.

— А я считаю, надо им напоминать, кто они есть в настоящее время, — донесся голос Войтова. — Подумаешь, «слово тяжелое»… Не кисейные барышни, перетерпят. К их провинностям мы с тобой не причастны. Умели грешить, пусть отвечают. Слишком уж ты, Андрей, мягкотел и сердоболен.

— А ты, Петр, груб и жесток.

— Я хочу на фронт боевое подразделение привезти, а не шайку мародеров…

Колобов тихо отошел от двери. Хоть и была в жестких словах командира роты своя правда, Николай не мог согласиться с ним. Неужели Войтов не понимает, что люди в роте подобрались с особенной, трудной психикой? Что над ними довлеют старые обиды за несложившуюся жизнь, привычки, лагерные традиции. Ни гауптвахтой, ни внеочередными нарядами, ни разносами этих людей не запугаешь, только озлобишь. За несколько дней человек не может переродиться, даже если и сам захочет этого. А ведь хотят далеко не все. Воры-рецидивисты и здесь пытаются сохранить свои привилегии: заставляют слабых нести за себя наряды, потихоньку от командиров втягивают других в картежную игру. И хочет того лейтенант или нет, считаться с реальным положением вещей ему придется. Иначе у него ничего не получится.

Колобов присел на скамейку, закурил. В голове ворошились невеселые мысли: кому-кому, а ему-то достанется от ротного за нарушителей дисциплины. Во взводе больше половины «отпетых», в ангелов их за две недели не переделаешь. Тяжело вздохнув, бросил в ржавый бачок недокуренную самокрутку и направился к своему взводу: парни просили его рассказать один-два боевых эпизода. Это им пригодится. Пусть хотя бы мысленно привыкают к фронту.

…На просторном учебном полигоне, обрамленном с трех сторон непролазными зарослями кустарника и подлеска, шла «война». Штрафники штурмовали «вражеские» укрепления.

Выдвинув вперед бронебойщиков и гранатометчиков, роты поотделенно передвигались стремительными короткими бросками, ведя огонь из стрелкового оружия.

Только за два дня до окончания полевых занятий им выдали под персональную ответственность командиров рот шесть старых винтовок, три ручных пулемета Дегтярева, один станковый пулемет и два противотанковых ружья с холостыми патронами.

Комбат Терехин, начальник штаба Аморашвили и комиссар учебного полка Кушнаренко собрали на наблюдательном пункте всех командиров взводов. Накануне отсюда за атакой высотки, занятой «противником», наблюдали командиры рот, а сегодня — взводные, места которых в боевых порядках атакующих заняли их помощники. Каждый должен был определить ошибки своего взвода и по окончании занятия разобрать их.

— Видите, как скучилась двадцать четвертая? — обратился к взводным командирам Терехин, не отрываясь от бинокля. — Будь это настоящий бой, из них половину бы уже положили. Подмечайте все, со стороны виднее. А тянутся как! Будто сонные мухи…

— За две недели чему научиться можно? — загорячился Аморашвили. — Только вчера показали, как спусковой крючок нажимать. До этого вместо винтовок с палками в атаку бегали и «ура» кричали. Чему мы так научить можем?

— Ничего, на фронте винтовки дадут, там научимся, — бросил кто-то из командиров взводов.

— На фронте за учебу кровью платят, — сердито заметил майор. — Здесь учиться надо. И как следует, до седьмого пота.

Наконец атакующие возвратились на исходный рубеж, и Терехин потребовал от командиров взводов доложить о замеченных ошибках при штурме «вражеских» укреплений. Спрашивал придирчиво, строго: ведь совсем скоро им придется поднимать свои подразделения на врага под настоящим огнем. И хотя многого взводные еще не знали, но, дополняя друг друга, они сумели выявить и объяснить большинство допущенных ошибок и промахов.

Роты после атаки отдыхали. Настроение у всех было приподнятым. Многим впервые довелось держать в руках боевое оружие и стрелять из него, пусть и холостыми патронами. Парни шумно делились впечатлениями от проведенного занятия.

В отделении Павленко тон задавал бронебойщик Застежкин.

— Ну и ружьишком снабдил меня взводный по знакомству. Весит не менее хорошего козла, а жахает, ажно ушам больно. Так это еще патроны невзаправдашние. А ежели настоящим патроном с моей бронебойки засандалить, фрицевский танк, ей-бо, от одного грохота развалится, — делился Прохор. — А я ж, паря, не промахнусь. Потому как охотник-промысловик я. Я ж ему в самую смотровую щелку замастырю.

— Не фасонь, первый номер, — перебил Прохора Шустряков. — Все «я», да «я». А я? Хоть и вторым номером хожу, а без меня бы ты сразу зашился. «Промысловик»… Тут-то что, никакого страха. Поглядим, как ты по всамделишним фрицевским амбразурам да танкам жахать будешь. В настоящем бою, того и гляди, мандраж прохватит.