Штрафник из танковой роты - [70]

— Волков, ты… принимай взвод, — он закашлялся и выплюнул вместе с кровью несколько зубов. Мы уделали одного…

Бормотание раненого командира роты меня раздражало. Подбили вы танк и немцев отогнали. Дальше что? Загнал нас всех в ловушку, потому что не захотел искать брод. Хотел отличиться перед комбатом. Вот как мы умеем. Раз, два и уже на правом берегу! Я залез в башню его танка. Под ногами валялись выбитые ударом со стенок башни снаряды. Повезло, что не сдетонировали. Пушка вышла из строя.

Механик-водитель ротного суетился, настаивал везти Зайковского в тыл. Положение у нас аховое, и его можно было понять. БТ сгорел, мой танк завяз, пушка на его «тридцатьчетверке» не действовала, а командир взвода из зеленых, хоть и показал себя в бою неплохо, был растерян и не знал что делать. Старший сержант-механик с его танка мрачно осадил коллегу по рычагам:

— Под трибунал захотел? Машина на ходу и два пулемета с боекомплектом. Кто тебе бежать позволит? Да и одной машиной танк не вытащишь.

— Ротный помрет, — повторял механик.

— Все помрем, когда время придет. Командуйте кто-нибудь, мать вашу! Младшой, давай снова тросы заводить. Тебя вроде командиром взвода ротный поставил.

Молодой командир взвода покраснел от обиды! Чего обижаться, если опыта нет. Я не стал его успокаивать. Переживет! Старший сержант, сразу признав во мне командира более опытного и решительного, дал несколько дельных советов, выслушал мое решение и козырнул:

— Щас, все сделаем!

Он занялся тросами, а я отправил своего стрелка-радиста с ручным пулеметом на правый берег. Парень был смышленый, а пехота явно намыливалась на отход, пользуясь тем, что их бывший командир, младший лейтенант, был убит очередью с танка. Хороший был парень, но сильно высовывался, а немцы вели сильный огонь из пулеметов. Были еще погибшие. Стрелок-радист стал наводить на правом берегу порядок, а мы под командой старшего сержанта принялись в очередной раз вытаскивать мой танк. Мы его наконец выволокли, но если не везет… Я едва не закричал от досады, увидев, как вслед за «тридцатьчетверкой» тянется порванная гусеница. Бешеное вращение и попавшие куски твердого дерева разорвали звенья. Увидев мое лицо, старший сержант засмеялся и хлопнул меня по плечу:

— Ты че, лейтенант? Главное — танк вытащили. А гусеницу натянуть — плевое дело.

Мы бы ее натянули. На это, учитывая наличие трех механиков-водителей, хватило бы полчаса. Нам их не дали. Пехота хлынула с правого берега, когда стали рваться снаряды. Если первая волна наступающих танков ушла вперед, то вторая решила добить неожиданно возникший на пути узел обороны. Пока летели лишь осколочные снаряды. Немцы еще не пристрелялись, но что-то надо было решать. Я приказал снять с «тридцатьчетверки» Зайковского оба пулемета, погрузил туда лейтенанта и двоих раненых пехотинцев. На меня умоляюще смотрел механик-водитель сгоревшего БТ-7. Он был весь в кровоподтеках, комбинезон прожжен, правая ладонь замотана бинтом.

— Товарищ лейтенант, — шептал он.

— Садись! Гоните к нашим, передайте, что мы держим оборону.

Я не был героем и знал, мы обречены. Но я знал и то, что в этот солнечный августовский день, когда идут жестокие бои на подступах к Сталинграду, ни мне, ни командиру взвода не простят отход. Нас расстреляют даже без трибунала. Приказ № 0227 позволял это сделать. Меня трясло от возбуждения, и больше всего я желал, чтобы все кончилось быстрее. И еще я хотел водки, чтобы забыться. Но ее не выдали, и это было хорошо. По крайней мере, буду до конца воевать с ясной головой. Мой механик-водитель сумел на одной гусенице загнать танк в редкие кусты. Хоть минимальная маскировка! Считая, что его долг выполнен, он спросил:

— Я не нужен? Зачем всем погибать?

— Нужен. Когда появятся немцы, будешь доворачивать машину лбом к врагу. Понял?

Механик поглядел на меня с молчаливой ненавистью. Механики почти всегда были старше нас. И этот мужичок, лет двадцати восьми, наверняка женатый, имевший детей, считал, что я тяну его на верную смерть от безысходности. Я плевал на его ненависть и плевал на бестолкового командира роты. Механик был мне действительно нужен, чтобы хоть крутить на месте обездвиженный танк. Дать возможность мне сделать несколько выстрелов и не стать мишенью и сгореть от первого снаряда в борт.

— А мне где встать? — спросил бледный командир взвода, мой бывший начальник, мальчик, не старше девятнадцати.

— Вон там, за бугорком. И меняй позицию, не стой на месте.

Я уселся на свое место и проверил прицел. Снаряд уже был в стволе. Потом я винил себя за то, что не сказал несколько слов поддержки парню, для которого этот бой был первым и последним. Наверное, мне было не до него. Я даже не запомнил его имя и фамилию.

Танк командира взвода стоял выше, чем мой, и он первым открыл огонь. Я взобрался на башню и увидел два немецких Т-3. До них оставалось метров пятьсот. Меня заметили, вокруг засвистели пули. Я снова нырнул в люк. Потом «тридцатьчетверка» взводного загорелась. Успел вылезти механик-водитель, тот самый старший сержант, и вытащил раненого стрелка-радиста. Они поспешно заковыляли прочь, а танк через несколько минут взорвался. Взрыв был сильный. Ахнул боезапас, внутренние и запасные баки с соляркой.