Штрафбаты по обе стороны фронта - [43]

Как относились кадровые офицеры командного состава к штрафникам? Это были опытные, боевые командиры, а вновь прибывающие молодые — волевые. Командиры взводов по штатному расписанию — старший лейтенант, капитан; командир роты — капитан, майор; командир батальона — подполковник, полковник. В состав батальона входили три стрелковых роты, рота пулемётчиков, рота автоматчиков, рота противотанковых ружей, миномётная рота. По численности около одной тысячи человек. Эта боевая единица соответствовала полку и могла выполнять самостоятельные задачи. Командиры относились к штрафникам абсолютно благожелательно. Называли их товарищами, никогда не упрекали прошлым, и не называли их штрафниками, а бойцами переменного состава. Они вместе с нами шли в атаку, вместе с нами их убивали и ранили. Вместе купались в ледяной воде. Например, когда в атаке на Курской Дуге, при захвате немецких траншей вместе с нами был и командир взвода. Я писал об этом выше.

Как-то недавно, вместе с А. В. Пыльцыным, прибывшим в наш батальон после первого Курского набора в последующий набор командиром взвода, мы стали вспоминать, кто же после Курской Дуги первого набора из командиров остался в штрафбате в то время, когда туда прибыл А. В. Пыльцын? Оказалось, из всего командного состава осталось только четыре человека: комбат Осипов, начальник штаба Киселёв, помощник по хозяйственной части Измайлов и только один командир взвода Пётр Загуменников. Остальных не было. Все были или убиты, или ранены.

Так воевали и штрафники-офицеры, и их командиры. Штрафники вправе были считать себя смертниками. Но после ранения они полностью восстанавливались в правах и званиях и направлялись в обычные части. Кадровые же офицеры — командиры взводов и рот, после ранений могли перейти в другие, не штрафные части. Но многие из них, как командир тогда взвода — старший лейтенант А. В. Пыльцын (автор вышеуказанной книги, трижды раненый), несмотря на это право, возвращались из госпиталя к штрафникам, зная, что им снова придётся делить с ними нелёгкую их судьбу, которая могла привести их к гибели. Вот их действительно можно назвать смертниками, я бы даже сказал — «камикадзе».

После штрафного батальона начался второй этап моей военной службы. Продолжилась моя инженерная деятельность по строительству мостов в должности помощника командира по технической части в отдельных инженерных батальонах на переправах в условиях непрерывных артиллерийско-минометных обстрелов и бомбовых ударов: Лютежскнй плацдарм — через Днепр; Магнушевский плацдарм, на 60 км южнее Варшавы — через Вислу; Кюстринский плацдарм — через Одер в 90 км от Берлина в составе 8-й гвардейской армии генерала В.И.Чуйкова, в составе 5-й ударной армии генерала Н. Э. Берзарина. Главным инженером строительства мостов через Эльбу в Вигтенберге (Германия) в 1945-м, и через Одер в Франкфурте-на-Одере в 1946 году.

В 1947 году я был демобилизован из армии и поступил на работу в Государственный Проектный институт «Харьковский Промтранспроект».

Михаил Смирнов ДОРОГАМИ ВОЙНЫ

У каждого человека на склоне лет появляется желание подвести итоги прожитого и поведать об этом другим. Я не стану исключением. На войне я был свидетелем горечи наших поражений, испытал все тяжести фашистского плена и в полной мере ощутил радость победы в завершающих операциях войны.

Вот основные этапы моего пути по дорогам Великой Отечественной. В июне-июле 1941 года в составе бригады курсантов медицинского училища участвовал в обороне Ленинграда; шесть месяцев в качестве военфельдшера был в числе защитников Севастополя (по 29 июня 1942 года). После контузии оказался в колонне военнопленных, прошел через концентрационные лагеря Крыма до Днепропетровска. В плену заболел сыпным тифом, заразился туберкулёзом. С помощью днепропетровских патриотов бежал КЗ плена, перешёл линию фронта под Винницей, за что был «пожалован» в штрафной батальон рядовым. После выполнения опасного задания был восстановлен в звании и должности и продолжал участвовать в боях на территории Польши, Германии, Чехословакии до самого дня Победы.

Плен

…Я в плену. Передо мной немцы. Они сдёргивают с меня ремень, срывают знаки различия с петлиц и толкают в общий строй, где я уже заметил почти всех офицеров минбатальона.

Оказывается, нас окружили, незаметно подошли с противоположной стороны и забросали гранатами. Я ещё долго ничего не слышал, страшно болела голова, хотелось пить, ребята поддерживали меня за руки, так как я с трудом держался на ногах.

Начались тяжёлые изнурительные переходы под конвоем по этапам. Это произошло 29 июня. Даже теперь, по прошествии шестидесяти лет, тяжело вспоминать этот самый чёрный день в моей жизни. Тогда казалось, что жизнь кончилась. Чего можно ожидать, находясь в плену у немцев? Об их зверствах в концлагерях мы хорошо знали по сообщениям наших газет. И всё же не верилось, что жизнь так жестоко обошлась с нами, что судьбе угодно было втолкнуть меня в строй пленных и вести сейчас навстречу тяжёлым испытаниям, почти без всякой надежды вернуться в строй, увидеть свой родной Ленинград, обнять своих родных и близких. Мы мало о чём переговаривались, когда нас гнали в колонне, да и говорить нам не разрешалось, настроение у всех было подавленное. Но мысли ещё витали вокруг всяких счастливых случайностей: а вдруг будет высажен десант с кораблей, немцев разобьют и нас спасут. Когда и эта надежда оставила нас, я стал надеяться на внезапную атаку партизан, они должны находиться где-то в горах, мы об этом тоже знали.