Штрафбат 999 - [82]

«Доктор Кукиль!

Я получил ваше письмо. Вероятно, вам будет малоинтересно, если я примусь описывать, какое омерзение вызвал у меня ваш жалкий лепет. Но я все же решил ответить вам. В первую очередь хочу сказать, что уловил между строк то, что вам сейчас не дает покоя чувство вины. Но этого мало, герр доктор Кукиль. Я готов поверить, что седых волос на вашей голове от этого не прибавится, — вы, насколько я вас знаю, не принадлежите к числу тех, кто способен сострадать, сочувствовать людям, на долю которых по вашей милости выпали муки. Если бы я мог сейчас — а я от всей души сожалею, что такой возможности не имею, — я бы избил вас и выкрикнул прямо в вашу бесстыдную физиономию, чтобы вы наконец поняли: „Вы, вы во всем виноваты!“ В том, что Юлии нет, в том, что… ее нет, что она… умерла… умерла…»

Карандаш выпал из пальцев. Горящими, сухими глазами Дойчман уставился в пол и долго сидел так, не шевелясь. Как сейчас хорошо было бы расплакаться… Разрыдаться. Но — не могу, и все. Боже мой, если бы этот человек вдруг оказался бы здесь! Погруженный в размышления, Дойчман даже не заметил, как открылась дверь каморки и кто-то вошел. Это был Шванеке.

— Что у тебя приключилось? — спросил он, садясь рядом с Дойчманом на нары и глядя ему прямо в глаза.

— Ничего не приключилось. А чего ты пришел? — спросил Дойчман.

— Понимаешь, профессор, ищу себе компанию, — ответил Шванеке. — Пока мне не отсекли башку…

Дойчман молчал, смысл слов Шванеке не сразу дошел до него.

— Башку? — недоуменно спросил он. — Тебе? За что? Ты с ума спятил!

— Я-то нет, зато вот другие точно спятили. Они уже точат топорик для меня, можешь мне поверить. Или веревочку мылят. Сперва они сунули меня в штрафбат, сказав на прощание: эй, парень, когда отправишь на тот свет достаточно русских, тогда ты снова наш. А тут вышла эта идиотская история с этим недоумком…

— С Беферном?

— Ну а с кем еще? С ним.

— Но ты же его не убивал! У них же нет никаких доказательств!

— А может, это я его и кокнул… — оскалился Шванеке.

Дойчман невольно отпрянул и стал смотреть на сидящего рядом и улыбавшегося во весь рот Шванеке.

— Так… ты его и правда?.. — пробормотал Дойчман.

— Да брось ты, шучу, как всегда… Но все складывается так: стоит тебе раз вляпаться, и тебе уже нет веры. Тут хватит и подозрения. Были они с ним в окопе? Были. Никого, кроме них, не было? Никого. Мог он его шлепнуть? Мог. Ну, раз мог, так и шлепнул. Чего тут спорить? Все именно так и было — это если по-ихнему рассуждать. Кто мог прикончить Беферна, кроме Шванеке? Ну кто, скажи мне? Ведь все до одного верят, что это я убил его. Вот только жаль, что не я…

— А может, все-таки ты?

— Куда там! Теперь мне грозит петля. Еще бы — враг нации! Таких не в тюрьму, на гильотину, и только. Гильотинка! Бац! И репу твою с плеч долой. И германский народ вздохнет с облегчением — покончили с Шванеке!

— Какой же все-таки это ужас, — негромко пробормотал Дойчман.

— Ужас, говоришь? Да брось ты. Столько людей гибнет… А сейчас скажу тебе одну вещь, которую еще никому не говорил: наверное, они все-таки верно поступают. Я имею в виду… Я… если говорить как на духу — я ведь негодяй, каких мало. Бывало, увижу девчонку — ну и сразу тут же ее и завалю. Увижу, к примеру, сейф — тут же его и вскрою! Могу понять, что я им всем так упекся. Но пойми, я все-таки понял это теперь, мне кажется, может и… пойми, я узнал тебя, профессор, Видека, Бартлитца, вы ведь — отличные ребята, черт бы вас побрал, вы на самом деле отличные ребята, и вот я думаю — может, мне все-таки дадут шанс… Хотя куда там… конец мне, конец, дьявол бы их всех побрал!..

Закрыв лицо руками, Шванеке заплакал. А вот это уже ни в какие ворота не лезло. Дойчман ожидал чего угодно, только не слез Шванеке. Он сидел, не в силах утешить рядового Карла Шванеке, не в силах даже шевельнуться. Но в конце концов не выдержал. Протянув руку, он положил ее Карлу на плечо.

— Может, может… все еще образуется. Может…

— Да ты что? — ответил Шванеке.

В его воспаленных глазах Дойчман разглядел нечто, что заставило его содрогнуться.

— Никаких «может» уже не осталось. Если только я сам себе на выручку не приду, вот и все.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что хочу сказать? Глупый вопрос! Смоюсь, и все дела.

— Смоешься? То есть — дезертируешь?

— Ясное дело.

Дойчман побледнел:

— Да ты просто сбрендил! Если тебя схватят, даже Обермайер без колебаний самолично поставит тебя к стенке и прикажет нам расстрелять тебя!

— Почему меня непременно должны сцапать? Не сцапать им меня! И никому не сцапать, если я этого не захочу.

— Как ты собираешься пройти через передовую?

— Парень, да ты просто не знаешь, что я на своем веку прошел огонь, воду и медные трубы. Я все ходы и выходы знаю. И вот я что еще тебе скажу, так что выслушай.

Поднявшись, Шванеке немигающим взглядом посмотрел Дойчману прямо в глаза.

— Профессор, ты всегда был порядочным парнем. Ты — врач. Скажи, объясни мне — что ты здесь вообще забыл? Эти козлы измываются над тобой без конца. А ты терпишь и торчишь здесь! Хочешь со мной — пошли! Я тебя не брошу, слово даю!

Дойчман покачал головой. А Шванеке не отставал: