Штормовое предупреждение - [23]

Она сглатывает комок в горле, старается медленно дышать, меж тем как удушливая судорога отпускает. Привычно гонит прочь безрассудные мысли и голос, нашептывающий, что надо уйти от него, пока не поздно. На сей раз голос упорствует; слова ползут по спине, забираются под кожу, пронизывают все тело. Она не противится, пока звуки из гостиной внизу не заставляют ее вздрогнуть.

Он выключил телевизионный выпуск новостей, включил музыкальный центр. Мягкие вступительные ноты Восьмой симфонии Шуберта долетают с нижнего этажа. Тщательно выбрал, думает она. Скоро музыка поглотит все прочие звуки.

Внутренний голос умолк, сдался, оставил ее в одиночестве. На ближайшие два часа у нее одна простая задача. Не провоцировать, не “пререкаться”. Только терпеть, пока он на сей раз не закончит.

И не дать детям услышать.

Глубоко вздохнув, она подводит итог. Полбутылки вина за ужином и порция виски, когда она пошла укладывать детей. И, вероятно, по меньшей мере еще одна, пока она их укачивала. Тюра капризничала, просила маму остаться, полежать рядом с ней.

Полбутылки вина, две порции виски, может, три. Недостаточно, чтобы он потерял твердость в движениях, чтобы удары стали медлительными и неловкими. Но вполне достаточно, чтобы молчаливая злоба, нараставшая с тех пор, как он пришел домой, потребовала выхода. Безмолвная ненависть, которая накалялась с каждой секундой, едва он ступил на порог. Взгляды, какими он отметил, что дети еще на кухне, ужинают, хотя на часах почти семь, что она купила не то вино, что не убрала с полу в гостиной детские игрушки. Ни слова, только звук — он с такой силой пнул ногой машинку Миккеля, что они услышали, как она треснула от удара об стену. Потом он вернулся на кухню, с улыбкой взъерошил сыну волосы.

“Тебе, дружок, надо напоминать маме, что в доме должен быть порядок, — сказал он. — Она что-то многое забывает”.

На лице сына отразилась растерянная смесь тревоги и облегчения, и она поискала взгляд Тюры, чтобы улыбкой успокоить дочку, но та смотрела в тарелку. Он никогда не поднимал руку на детей, напомнила она себе. Они ни о чем не знают.

Сейчас она, точно мантру, молча твердит себе эту утешительную мысль и начинает тихо спускаться по лестнице.

Дети ни о чем не знают.

15

Территория Университета Равенбю на западном побережье Хеймё расположена на плоской вершине горы, которая дала имя городу. С горы Равен студенты и преподаватели всех естественно-научных факультетов могут в возвышенной уединенности смотреть на менее одаренных — или, по крайней мере, менее везучих — обитателей Равенбю. С момента открытия одиннадцать лет назад эта территория непрерывно развивалась. Второй университет в Доггерланде создали на основе решения о разделе направлений, и теперь естественно-научные факультеты были сосредоточены во втором по величине городе страны, Равенбю, а гуманитарные остались в старом столичном университете, в Дункере. В Равенбю, помимо учебных и лабораторных корпусов с соответствующей территорией кампуса, находятся также университетская больница и судебно-медицинский центр.

Адрес, отмечает Карен, удивления не вызывает — Анализвег, 2. Она уныло паркуется у входа.

Полчаса спустя, одетая в зеленый защитный комбинезон и белую марлевую шапочку, она рассматривает столы и инструменты из нержавеющей стали под метровой ширины лампами и приказывает себе не поддаваться. Инструкция предусматривает только ее присутствие, деятельного участия от нее не требуется.

Тело Фредрика Стууба лежит на дальнем столе.

Кроме судмедэксперта Кнута Брудаля и начальника НТО Сёрена Ларсена, присутствует также прозектор. Свен Андерсен и она сама находятся здесь просто как наблюдатели, и в отличие от Андерсена Карен решает держаться на почтительном расстоянии от стола.

Первый этап, когда разрезают одежду и складывают ее в пластиковые пакеты для последующей экспертизы, когда берут подногтевые пробы и мазки из полости рта, минует, как обычно, без особо неприятных ощущений. Следующие часы Карен выдерживает, стараясь отключиться от воя пил, кромсающих ребра, грудину и черепные кости, и от чавкающих звуков, с какими извлекают органы и раскладывают их по круглым кюветам. Пытается истолковать разговор у прозекторского стола и то, что Брудаль наговаривает на диктофон. За годы изучения криминологии в Лондоне и десять лет практических расследований она, разумеется, усвоила общепринятые греческие и латинские термины, но никогда бы не рискнула делать какие-либо выводы из собственных трактовок. Кнут Брудаль, как всегда, подведет итог преувеличенно педагогическим манером, чтобы даже рядовой полицейский и тот понял.

Так оно и происходит.

— Ну вот, — говорит он, поручив молодому прозектору “положить потроха на место и зашить тушку”. — Давайте-ка выйдем, чтобы Эйкен малость порозовела!

* * *

Они переходят в соседнюю комнату для совещаний, с панорамным видом на залив Равенбю. Кофе никто не хочет, зато графин с водой пущен по кругу, и Карен видит, как Брудаль, за неимением лучшего, сует в рот кусок сахару. Она молча ждет.

— Ну что же, — наконец говорит Брудаль и оборачивается к Карен. — Поговорим на обычном доггерландском, чтобы всем было понятно. Итак, мужика убили. Нужны подробности?