Шпион среди друзей. Великое предательство Кима Филби - [60]
Если перспектива прибытия Берджесса в Вашингтон тревожила некоторых чиновников, то Эйлин была просто в ужасе. Но Филби настаивал на том, что старого друга надо принять со всей душой, а жить он может в цокольном этаже дома. Протесты Эйлин вылились в яростную ссору, о которой обе стороны тут же сообщили в Швейцарию Эллиотту, в связи с чем тот написал: «Зная, что это неизбежно обернется бедой — и помня о пьяных гомосексуальных оргиях Берджесса в Стамбуле, когда он тоже останавливался у них, — Эйлин сопротивлялась его приезду, но в конце концов, как обычно, подчинилась желаниям Филби». Берджесс примчался в столицу США и ворвался в дом Филби, точно какой-то особенно разрушительный и беспокойный метеор. «Последовали неизбежные эпизоды пьянства и бесчинств, — писал Эллиот, — подвергавшие брак [Филби] тяжелому испытанию».
Впоследствии Филби оценивал свое решение приютить Берджесса как проявление преданности. Они дружили более двадцати лет, вместе пришли к коммунизму и были крепко повязаны своей службой Советскому Союзу. Берджесс был одним из тех немногих людей, с кем Филби мог говорить открыто. Он заверил посольство, что будет «присматривать» за ренегатом; эта сложнейшая задача начинала казаться почти разрешимой, когда Берджесс оказывался под одной крышей с Филби. У Кима был и собственный повод радоваться прибытию Берджесса в Вашингтон. Как сотрудник, ответственный за связи с прессой, Берджесс мог совершенно свободно путешествовать, не вызывая нареканий; это значило, что, действуя в качестве курьера, он сможет передавать информацию советскому куратору Филби в Нью-Йорке — Валерию Макаеву. Вскоре после прибытия Берджесса Филби рассказал ему об охоте на Гомера и растущей угрозе разоблачения Маклина; случись это и признайся он во всем, последствия могли быть катастрофическими.
Филби не видел Маклина с конца войны, но их давняя дружба не нуждалась в особых подтверждениях; Берджесс знал Маклина гораздо лучше, а кроме того, приходился близким другом Энтони Бланту; близкое знакомство Берджесса и Филби было очевидно; Блант также состоял в контакте с Маклином. Разоблачение Маклина позволило бы МИ-5 быстро установить связи между шпионами, и цепочка подозрений в конце концов привела бы к Филби.
Маклин слетал с катушек с потрясающей скоростью. Он попытался убедить своего куратора, что больше не желает быть советским шпионом, явно не осознавая, что от членства в этом клубе не так-то легко отказаться. Москва попросту проигнорировала его просьбу. В мае 1950 года напряжение стало для него почти невыносимым: он напился, разгромил каирскую квартиру двух секретарш посольства США, в клочья изорвал их нижнее белье и сорвал со стены огромное зеркало, надвое расколов большую ванну. Его отправили домой, поместили под наблюдение психиатра на Харли-стрит, а потом, что совершенно поразительно, после короткого периода лечения повысили до главы американского подразделения Форин-офиса. Видимо, даже пьянство и безумные выходки с растерзанием дамских трусиков не становились препятствием для продвижения на британской дипломатической службе, если человек был «подходящего сорта». Но короткий список подозреваемых все укорачивался, и там фигурировало имя Маклина. А он явно находился на грани тяжелого нервного срыва. Если бы МИ-5 вызвала его на допрос, он бы почти наверняка раскололся. Но теперь, имея в качестве посредника Берджесса, Филби был уверен, что на крайний случай «надежный канал связи с Москвой» у него есть.
Поселившись в доме Филби, Берджесс начал вести себя в своей обычной манере. Он болтался по Вашингтону, хвалился знакомствами, ввязывался в драки, напивался до зеленых чертей, полагая, что платить за него должны другие. Носил он засаленное старое пальто, избегал соприкосновения с мылом и громко провозглашал, что американцы лишены интеллектуальных способностей. Энглтону Филби представил Берджесса как «наиболее выдающегося историка своего поколения в Кембридже». (Те, кто имел представление о кембриджских историках, могут поручиться, что при всей своей гнусности привычки Берджесса не смогли окончательно затмить его профессиональные достоинства). Но, конечно же, его бесчинства тоже были выдающимися. Несколько дней спустя Берджесс, выписывая кренделя, подгреб к столику Энглтона в ресторане «Оксиденталь», уселся без приглашения и потребовал «самого дешевого бурбона». Он щеголял «в весьма специфическом наряде, а именно в белом кителе британского флота, конечно же грязном и покрытом пятнами. Берджесс еле держался на ногах, был небрит и, судя по глазам, не принимал ванну после того, как в последний раз спал». Ни с того ни с сего Берджесс ударился в объяснения какой-то безумной схемы: он предлагал импортировать такие же кители, как тот, что был на нем, и делать на них «бешеные деньги» в Нью-Йорке. Затем потребовал, чтобы его прокатили в салоне «олдсмобиля» Энглтона, а под конец попытался занять денег у сотрудника ЦРУ. После этого он ушел восвояси. Однако нет никаких свидетельств, что Энглтон сколько-нибудь возражал против такого поведения. Ему нравилась британская эксцентричность, а любой друг Кима Филби автоматически становился его другом.
