Шпион, пришедший с холода - [7]

– В каком отделе служишь теперь? – спросил Лимас.

– В кадровом.

– Нравится?

– Увлекательно.

– Куда отправят меня? В глубокий запас?

– Пусть Шеф все скажет тебе сам, старина.

– Но ведь ты знаешь?

– Разумеется.

– Так какого лешего не можешь информировать меня?

– Прости, старина, – ответил Фоли, и Лимас внезапно почувствовал, как начинает терять самообладание. Но его вовремя посетила мысль, что Фоли скорее всего лжет.

– Скажи мне по крайней мере одно, если ты не против: мне нужно начинать подыскивать себе жилье в Лондоне?

Фоли поскреб у себя за ухом.

– Не думаю, старина. Едва ли возникнет такая необходимость.

– Значит, не надо? Спасибо хотя бы за это.

Они поставили машину на Кембридж-серкус рядом с парковочным счетчиком и вместе вошли в вестибюль.

– У тебя есть пропуск? Если нет, придется заполнить заявку, старина.

– С каких пор здесь ввели пропуска? К тому же Макколл знает меня лучше, чем мать родную.

– Новые порядки. Цирк все время разрастается, видишь ли.

Лимас ничего на это не ответил, кивнул стоявшему на проходной Макколлу и оказался внутри лифта без всякого пропуска.

* * *

Шеф[7] пожал ему руку с некоторой опаской, словно доктор, проверяющий, целы ли у пациента кости.

– Вы, должно быть, ужасно устали, – сказал он доброжелательно, – садитесь, пожалуйста.

Тот же занудный голос, та же интонация школьного учителя.

Лимас сел на стул лицом к оливково-зеленому электрическому обогревателю, поверх которого непостижимым образом балансировала миска с водой.

– Вам не кажется, что здесь холодновато? – спросил Шеф и, склонившись ближе к обогревателю, принялся потирать над ним руки. Под черным пиджаком у него был сильно поношенный коричневый свитер. Лимас сразу вспомнил о жене Шефа – недалекой маленькой женщине по имени Мэнди, которая, кажется, пребывала в твердом заблуждении, что ее муж работает в департаменте угольной промышленности. По всей вероятности, она этот свитер ему и связала.

– А ведь вся проблема в том, что очень сухо, – продолжал Шеф. – Победив холод, вы иссушаете атмосферу в комнате. Это почти так же опасно. – Он подошел к столу и нажал на кнопку. – Сейчас мы попытаемся попросить, чтобы нам принесли кофе. Джинни в отпуске, вот беда. И они приставили ко мне другую девушку. Она никуда не годится.

Он был еще ниже ростом, чем запомнился Лимасу, но в остальном нисколько не изменился. Та же демонстрация живого участия при полной отчужденности, та же чопорная надменность, та же внешняя вежливость и обходительность, сведенные к внешним проявлениям, но не имевшие, как знал Лимас, ничего общего с реальностью. Та же вялая улыбка на лице, та же наигранная скромность, та же приверженность кодексу поведения, который он сам готов был высмеять. Та же банальность.

Достав из ящика стола пачку сигарет, он угостил Лимаса.

– Не поверите, как они за это время здесь подорожали, – сказал он, и Лимасу оставалось только понимающе кивнуть в ответ.

Сунув пачку в карман, Шеф сел. Наступила пауза. Потом Лимас сказал:

– Римек погиб.

– Да, в самом деле, – отозвался Шеф так, словно Лимас поделился с ним каким-то очень верным наблюдением. – Это крайне прискорбно. Весьма… Вероятно, его выдала эта женщина, Эльвира?

– Похоже, что так. – Лимас, естественно, не стал спрашивать, как он узнал об Эльвире.

– И люди Мундта застрелили его.

– Да.

Шеф поднялся и стал слоняться по кабинету в поисках пепельницы. Обнаружив ее, неловко поставил на пол между двумя стульями.

– Как вы себя почувствовали? Я имею в виду, когда застрелили Римека? Это же произошло у вас на глазах, не так ли?

Лимас пожал плечами.

– Я был чертовски раздосадован, – ответил он.

Шеф склонил голову набок и слегка прикрыл глаза.

– Уверен, ваши чувства этим не ограничились. Наверняка вы были потрясены, так? Это было бы гораздо более естественно.

– Да, я испытал потрясение. Как пережил бы его любой на моем месте.

– Вам нравился Римек? Чисто по-человечески?

– Вероятно, да, нравился, – ответил Лимас покорно. – Мне кажется, сейчас уже нет смысла обсуждать это, – добавил он.

– Как вы провели ночь? Точнее, то, что от нее осталось, после смерти Римека?

– О чем у нас разговор? – Лимас начал немного горячиться. – К чему вы клоните?

– Римек стал последним, – задумчиво сказал Шеф. – Последней жертвой в длинном списке погибших. Если память меня не подводит, все началось с девушки, которую застрелили в Веддинге у кинотеатра. Потом был наш человек в Дрездене и серия арестов в Йене. Как десять маленьких негритят. Теперь Пауль, Фирек и Лэндзер – все мертвы. И наконец, Римек. – Он криво усмехнулся. – Мы заплатили слишком дорогую цену. И я подумал, что, быть может, с вас довольно.

– В каком смысле довольно?

– Мне показалось, что вы переутомлены. Перегорели. Выдохлись.

Воцарилось долгое молчание.

– Об этом вам судить, – наконец сказал Лимас.

– Нам всем приходится жить, не имея привязанностей, верно? Хотя это, конечно же, невозможно. Мы строим друг с другом жесткие отношения, хотя на самом деле вовсе не такие уж черствые люди. Я хочу сказать… Человек не может все время жить на холоде; иногда с холода нужно возвращаться… Вы понимаете, о чем я?

Лимас понимал. Он вспомнил длинное шоссе, ведущее из Роттердама, ровную прямую дорогу среди дюн и бредущий по ней поток беженцев; вспомнил, как появился самолет, казавшийся издали совсем крошечным, и как шествие замерло, вглядываясь в него: самолет снижался почти к самым дюнам. Он вспомнил кровавый хаос, бессмысленный кромешный ад, когда бомбы стали падать вдоль дороги.