Когда старик приехал, Литвицкому уже стало лучше. Он как-то чрезвычайно быстро начал оправляться.
Странное дело! Я заметил, что среди студентов началось решительное движение в сторону Литвицкого. Человек, прожив среди товарищей четыре года тихо, незаметно, ни разу не возвысив голоса, не мог вызвать в них ничего, кроме пренебрежения. Но вот он не выдержал, его прорвало, он вступился за себя, предъявил свои права на уважение, предъявил в резкой форме, бросил всем вызов, оскорбил всех, и люди вдруг почувствовали, что это сила… И стали уважать его.
Во время его болезни студенты справлялись у меня о здоровье Литвицкого. Некоторые заходили даже к нему на квартиру. Было ясно, что четырёхлетняя ошибка всеми была сознана, и товарищи, может быть, раскаялись в ней.
Как только Литвицкий стал поправляться, я рассказал ему об этом. Он покачал головой и промолвил:
— Не надо. Я этого вовсе не добивался. Они доказали мне достаточно, что уважать их не стоит… Я их не уважаю…
Он поднялся с постели, когда уже приближалась весна; история с профессором давно была кончена. Студенты были побеждены.
Литвицкий появился в университете за неделю перед тем, как должны были прекратиться лекции. Встречая его, товарищи останавливались и здоровались с ним. Он мог убедиться, что теперь все смотрели на него другими глазами. но сам он торопился отвечать на поклоны и спешил пройти мимо.
Скоро он углубился в лекции, деятельно готовясь к экзаменам. Ему надо было наверстать много пропущенного во время болезни. Его редко видели на улице. Я заходил к нему часто, и он всегда горячо жал мне руку и был рад мне. Я понимал это чувство. Я был единственный человек, который не оскорбил его подозрением.
Болезнь не помешала ему выдержать экзамен с блеском. Как и следовало ожидать, ему предложили остаться при университете для дальнейшего усовершенствования в науке. Но он отказался.
Я спросил его:
— Почему вы отказались, Литвицкий? Мне казалось, что вы имели это в виду…
Он ответил:
— Я хочу уйти подальше от всего, что напоминает товарищество. Они принесли мне слишком много вреда. Те годы, которые для всех других бывают лучшими годами жизни, благодаря им, для меня сделались самыми мрачными. Мне нанесли рану, которая никогда не заживёт.
Он уехал в свой уезд и там поступил на службу. Он никогда не примирился с товарищами.
1899
