Шпион. Последний из могикан - [277]

— Это случайность! — воскликнул он. — Не целясь, нельзя попасть в мишень.

— Случайность? — возбужденно повторил разведчик, решив любой ценой отстаивать подлинность своей личности и потому не обращая внимания на знаки, украдкой подаваемые Хейуордом. — А вон тот лживый гурон тоже считает это случайностью? Дайте ему ружье, поставьте нас лицом к лицу без всякого прикрытия и прочих уловок, и пусть спор решат провидение и наши собственные глаза! Я не делаю этого предложения вам, майор, потому что кожа наша одного цвета и служим мы одному властелину.

— То, что гурон — лжец, совершенно очевидно, — невозмутимо согласился Хейуорд. — Вы же сами слышали, как он утверждал, будто вы и есть Длинный Карабин.

Трудно угадать, какие веские доводы привел бы Соколиный Глаз в упрямых попытках отстоять свое подлинное лицо, если бы снова не вмешался старый делавар.

— Сокол, спустившийся из-под облаков, может опять взлететь, когда захочет, — сказал он. — Дайте им ружья.

На этот раз разведчик схватился за ружье с откровенной жадностью, и опасения Магуа, зорко наблюдавшего за каждым движением стрелка, окончательно рассеялись.

— А теперь, перед лицом всего племени делаваров, докажем, кто из нас лучший стрелок! — вскричал разведчик, постукивая по дулу пальцем, столько раз спускавшим роковой курок. — Видите тыквенную бутыль, что висит вон там, на дереве, майор? Прострелите ее, если вы стрелок, годный для службы на границе.

Дункан взглянул на указанную ему мишень и приготовился к новому испытанию. Бутыль представляла собой обычный небольшой индейский сосуд и висела на ремне из оленьей кожи на суке невысокой сосны, стоявшей в доброй сотне ярдов от соревнующихся. Самолюбие — чувство настолько странное и сложное, что молодой офицер, прекрасно сознавая, как мало для него значит похвала судей-дикарей, тем не менее настолько поддался желанию отличиться, что начисто забыл о причинах состязания. Как мы уже видели, стрелял он неплохо, а сейчас еще тверже решил не ударить в грязь лицом. Если бы даже от этого выстрела зависела его жизнь, он и тогда не смог бы прицелиться более тщательно и осторожно. Дункан выстрелил, несколько молодых индейцев ринулись к мишени и громкими криками возвестили, что пуля попала в дерево почти рядом с бутылью.

— Недурно для офицера американской королевской армии! — одобрил Соколиный Глаз, залившись своим беззвучным добродушным смехом. — Но если бы мое ружье часто вот так же брало в сторону от цели, немало куниц, чьи шкурки пошли на дамские муфты, разгуливало бы до сих пор по лесу и не один проклятый минг, отправившийся на тот свет, доныне выкидывал бы свои дьявольские фокусы! Надеюсь, у хозяйки бутыли есть в вигваме еще одна, потому что эта больше не удержит воду.

Говоря это, разведчик насыпал пороху на полку и взвел курок. Окончив речь, он выдвинул ногу для упора и медленно поднял ствол. Движения его были спокойными, плавными, размеренными. Оказавшись на нужном уровне, дуло на секунду застыло в воздухе, словно и человек и ружье были высечены из камня. В этот момент полной неподвижности из дула вырвалась струя яркого пламени. Молодые индейцы вторично метнулись к сосне, но их разочарованный вид после недолгих поисков показал, что пули они не нашли.

— Уходи отсюда, волк в шкуре собаки! — с отвращением бросил разведчику старый вождь. — Я буду говорить с Длинным Карабином ингизов.

— Эх, будь у меня в руках ружье, принесшее мне это прозвище, я бы не стал портить бутыль, а просто перебил ремень, чтобы она свалилась с дерева! — произнес Соколиный Глаз, нисколько не смущенный словами делавара. — Дурни, если вы хотите найти пулю настоящего стрелка из здешних лесов, ищите ее не около мишени, а в ней самой!

Молодые индейцы тотчас же поняли его, потому что на этот раз он говорил по-делаварски, сорвали бутыль с дерева и высоко подняли ее над головой, с восторженными криками указывая на отверстие в дне сосуда, пробитое пулей, которая вошла в горлышко и вышла с другой стороны. Это неожиданное зрелище исторгло у присутствовавших на совете воинов неистовый, оглушительный вопль восхищения. Выстрел, разрешивший спор, утвердил за Соколиным Глазом его опасную репутацию: любопытные, восторженные взгляды, ранее обращенные на Хейуорда, устремились теперь на обветренное лицо разведчика, который немедленно стал главным предметом внимания окружавших его простых, непосредственных натур. Когда внезапное возбуждение поутихло, старый вождь возобновил допрос.

— Зачем ты затыкал мне уши? — обратился он к Дункану. — Разве делавары — глупцы, не умеющие отличить молодую пуму от кошки?

— Они еще поймут, сколь фальшиво пение такой птицы, как гурон, — ответил Дункан, силясь подражать образному языку индейцев.

— Хорошо. Мы узнаем, кто пробует затыкать людям уши. Брат, — добавил вождь, поворачиваясь к Магуа, — делавары слушают.

Теперь, когда от него прямо потребовали изложить свои намерения, гурон встал, вышел на середину круга с решительным, полным достоинства видом и, остановившись перед пленниками, приготовился говорить. Но прежде чем открыть рот, он медленно обвел глазами живое кольцо торжественных лиц, словно подбирая выражения, наиболее понятные его слушателям. На разведчика он взглянул враждебно, но уважительно; на Дункана — с непримиримой ненавистью; Алису же, едва державшуюся на ногах, вообще не удостоил внимания. Но когда взор его упал на непреклонную, величавую и все-таки прекрасную Кору, Магуа долго не мог оторвать от нее глаз, и выражение, появившееся на его лице, трудно было бы определить. Затем, подстегнутый своими мрачными замыслами, он заговорил на языке жителей Канады, который, как он знал, был понятен большинству слушателей.