Шпаги и шестеренки - [161]

– Ну конечно, – покачал головой Талызин. – Кто же мог быть секундантом д’Альбре как не еще один бретёр, шевалье Анри де Фуа. Даже не знаю, кто из них пользуется более дурной славой – поручик, или его закадычный друг и земляк.

Между тем д’Альбре вылез из повозки, затянулся своей неизменной трубкой, выпустив изо рта клуб сизого дыма, и криво ухмыльнулся, завидев Холмса со шпагой.

– Не тяжеловата ли будет вам сия рапира, сударь? Для столь тощего англичанина она слишком большая и тяжелая.

– Для столь упитанного француза она может оказаться большой проблемой, – парировал Холмс. – Неподъемной, как ваши шутки.

Д’Альбре задеревенел лицом.

– Знаете что, – рыкнул он, – хоть вы и преизрядный хам, но я дам вам фору перед тем, как убью вас. А именно – дабы никто не сказал, что я заколол хилого rosbifs[32], словно беспомощную курицу, я, пожалуй, выпью за ваше здоровье, как бы лицемерно это не звучало.

С этими словами д’Альбре вытащил из повозки внушительную бутыль хлебного вина, и осушил ее прямо из горла, словно пил воду.

– Всегда так делает, – покачал головой Талызин. – Удаль показывает. Не понимаю, как можно, выпив столько хмельного, фехтовать, да еще столь мастерски. Берегитесь, мой друг. Д’Альбре обычно решает все одним уколом, который наносит с быстротою неимоверной.

– Быстро наносит, говорите? – переспросил Холмс, ноздри которого вновь раздувались, словно у сыскной собаки, взявшей след. – Что ж, благодарю вас, учту.

– Только прошу вас, все должно быть по чести, – предупредил его Талызин уже в который раз. – У нас с этим строго. Дворянин, то есть, джентльмен по-вашему, должен уважать равного ему по положению, даже если тот законченный негодяй.

– Я понял вас, – кивнул Холмс.

Д’Альбре швырнул пустую бутыль в кусты, затянулся напоследок и передал трубку секунданту, которую тот немедленно сунул себе в рот.

– М-да, манеры этих типов точно оставляют желать лучшего, – пробормотал Ватсон под нос, сунув слегка озябшие руки в обширные карманы своего пальто.

Инструктаж дуэлянтов, который провел граф, был кратким – впрочем, никто его особо не слушал. Д’Альбре подошел к барьеру – черте, проведенной мелом на земле – и со свистом рассек шпагой воздух.

– Господин Талызин, мы все знаем наизусть дуэльный кодекс моего уважаемого земляка графа Верже, – громко заявил он, когда граф сделал паузу, чтобы набрать в грудь воздуха. – Примирения меж нами не будет, это ясно. Так зачем повторять по сто раз одно и то же? Давайте быстрее начнем и быстрее закончим, пока в харчевне не остыл мой луковый суп, что я заказал к обеду.

С этими словами француз сдернул с лица повязку – и Ватсон невольно поморщился.

Лоб и щека д’Альбре были изуродованы глубокими шрамами, а в глазнице без век тускло поблескивал глаз, напрочь лишенный зрачка. Не бельмо даже, а, похоже, протез, на редкость скверно выполненный нерадивым стеклодувом.

– Как пожелаете, – сухо произнес Талызин. – Три шага назад! К бою готовсь! Начали!

И тут д’Альбре метнулся вперед со скоростью, для обычного человека невообразимой. Так атакует змея, когда сторонний наблюдатель может увидеть лишь смазанный контур ее тела перед тем, как несчастная жертва начнет корчиться в предсмертных судорогах.

Но и змея порой промахивается – особенно, если цель не попытается бежать или парировать ее выпад, а резко уйдет в сторону. Граф Талызин лишь увидел, как англичанин, в сердце которого была направлена шпага д’Альбре, молниеносно шагнул в сторону… и внезапно в воздухе раздался странный скрежет, какой бывает, когда металл скребет по металлу.

В следующее мгновение взглядам присутствующих представилась странная картина.

Д’Альбре стоял на месте, словно громом пораженный, а из его груди торчала рапира, клинок которой был всажен в грудь француза на две трети. Однако удивительно было не то, что после столь тяжелого ранения дуэлянт остался стоять на ногах, тупо глядя на рукоять оружия, торчащего из его тела.

Странно было иное.

Рапира вибрировала, словно что-то внутри поручика пыталось ее сломать…

Внезапно раздался хруст – и на землю упала рукоять рапиры с огрызком клинка, остальная же часть его осталась в груди д’Альбре.

Пораженный граф Талызин замер на месте, но дальнейшие события и вовсе оказались для него полной неожиданностью, дикой и неестественной, как если бы деревья в парке вдруг повытаскивали из земли свои корни и направились к нему.

Секундант Холмса, доктор Джон Ватсон, вместо того чтобы броситься к д’Альбре и оказать ему помощь, внезапно резко выдернул из карманов руки, в которых были зажаты два армейских револьвера системы «Веблей-Грин», из которых он и начал стрелять… в раненого дуэлянта. Которого, кстати, таковые действия ничуть не смутили. Мало того, д’Альбре взмахнул шпагой и бросился на стрелка.

Однако литые тупоконечные свинцовые пули, весом едва ли не по половине унции каждая, способны были остановить даже медведя. Все двенадцать попали в цель, опрокинув на спину француза, внутри которого что-то премерзко скрежетало.

При этом Талызин как-то упустил секунданта поручика, шевалье Анри де Фуа. А когда, наконец, оторвал взгляд от неестественно дергающегося на земле д’Альбре, то просто счел за лучшее по старой армейской привычке упасть на землю, как делал это не раз при шквальном ружейном обстреле с турецких позиций – ибо нет доблести в бессмысленной смерти.