Шпаги и шестеренки - [12]

…с шипением и свистом обступали Михельке морлоки: лысые, скрюченные, со злыми красными глазками. Они выжидали момент, когда Михельке отвернется – наброситься на него скопом, схватить, придушить, заткнуть рот – и унести в подземелья, чтобы там сожрать или сделать еще чего похуже. Но смелый королевский наследник не отворачивался: он громко кричал: «Прочь, проклятые морлоки, вам не место на земле!» Махал сменившим саблю факелом, грозил все тем же кортиком – и морлоки, шипя, скрывались.

…Михельке купался в канале – как же это было здорово! Совсем не то, что в тесной дворцовой ванне. А вода сверкала под солнцем, смеялась и пела, и качала и обнимала, как мама в давние-давние времена. Она была родная и теплая. Михельке махал руками и ногами, потом просто лег на воду и зажмурился, подставив лицо теплым солнечным лучам. Было так спокойно и хорошо… Но вдруг какая-то гибкая плеть схватила его за ноги, мальчик забарахтался в приступе паники. Чьи-то щупальца тянулись из темной глубины, крепко опутывали. Кальмар, проклятый кальмар!!! Михельке завопил, дернувшись, но кальмар сдавил его голову, руки, ноги; виски жгло, будто отцовскими розгами. Вода сомкнулась над мальчиком, полилась в нос, в горло – и тут что-то дернуло его вверх, а кальмар ослабил хватку. Разлепив глаза, задыхаясь, Михельке разглядел генерала Остенвольфа – тот, одной рукой держа мальчика, другой рубил кальмара. По воде расплывались темные струи кальмаровой крови, и вот уже последнее щупальце дрогнуло и оставило ногу наследника. Кальмар сгинул в темной бездне.

– Спасибо, генерал, вы спасли меня и всю страну, – еще задыхаясь, сказал Михельке. – Вы мой герой – я знал, что смогу на вас рассчитывать!

Остенвольф, помолчав, глянул стальными глазами на наследника:

– А где же твой друг, Михельке? Тот, что обещал быть с тобой и защищать тебя от всех страхов?

– Макс? Он, ну… ой… Макс! – крикнул Михельке, завертев головой. Образ генерала исчез в наплывшем из болот желтом тумане, на месте его слепилось встревоженное лицо доктора Мюллера. Губы его едва шевелились, но голос отдавался в ушах гудением басовитых соборных колоколов:

– Макса здесь нет, он… болен. А вы пришли в себя, ваше высочество?

– Не кричите, – сказал Михельке, его собственный голос тоже противно звенел в ушах, – у меня болит голова…

Всхлипнул, и все снова заволокло влажным липким туманом.

Из тумана к нему неуклюже и неотвратимо шагали огромные механические фигуры. Металлические сочленения скрипели, тяжко чвакало болото под покрытыми ржавчиной тушами. Саблей их не возьмешь, понял мальчик, и затаился в укромном месте, боясь вздохнуть. Фигуры неуклюже поворачивали головами из стороны в сторону, искали незрячими глазами его, Михельке. Надо только сжаться здесь, под кочкой, подумал он, и тогда они просто пройдут мимо, не заметив. Он же пока еще такой маленький, его от кочки и не отличишь, тем более в этом тумане.

И вдруг меж металлическими фигурами прошла человеческая, в два раза ниже. Встала неподалеку, оглядываясь. «Что же, они не опасны?» – подумал Михельке. Но болото по-прежнему стонало под месящим его металлом, и мальчику было страшно. «Кто это, и почему не боится их?» В фигуре было что-то знакомое. Вот она повернулась в сторону Михельке, и мальчик радостно встал: это был генерал Остенвольф.

– Вот я и нашел тебя, – сказал Остенвольф.

– Да, – выдохнул Михельке с облегчением, – я знал, что вы найдете и спасете меня!

Генерал сделал знак поднятой рукой, и все механические фигуры со скрипом развернулись и стали стягиваться к ним. Наследник сглотнул набежавшую хинную слюну и спросил:

– Они не опасны? Зачем вы позвали их?

– Опасны, – ласково улыбнулся Остенвольф, – а позвал я их, потому что это мои автоматоны. И теперь ты наш!..

– Нет, – вскрикнул Михельке, развернулся и побежал. Туман прятал механические фигуры, но их тяжкие шаги были слышны совсем рядом. Мальчик бежал и бежал, пока кровь не зашумела в ушах, ноги заплелись, и он упал в странно мягкое и теплое болото.

Что-то мерно бухало и свистело. Михельке задержал дыхание, и свист утих; выдохнул – снова раздался свистящий хрип, а в горле заклокотало. Это я так дышу, подумал он с удивлением. Тиканье морских часов было таким громким, словно кто-то принес их с другого конца спальни и сунул наследнику под одеяло. Жестяной кит протрубил, но не стих – звуки трубы длились и длились. Кто-то играл во дворце рядом с покоями наследника? Невозможно, непозволительно. Но музыка слышалась все четче, и уже было ясно, что это не один инструмент, а несколько разных, из которых ведет то один, то другой.

Это не труба и вообще не инструмент, – понял вдруг Михельке. Это живые существа, настоящие киты. И они поют. Он сам не знал, откуда взялось это понимание, но китовая песня лилась, печальная, странная, но чем-то знакомая – и Михельке притих, зачарованный.

Вдруг в песню ворвались чьи-то приближающиеся шаги, громкий звук открывающейся двери заставил вздрогнуть, кто-то громко всхлипнул, приблизились и удалились чьи-то рыдания. В самое ухо сказали оглушающим шепотом:

– Могу выделить только пару минут… Наследник приходил в себя?