Шони - [27]

Защебетали над окнами ласточки, заворковали, захлопали крыльями голуби, защебетал было скворец — но… внезапно замолк.

Прокричал петух. Заржали кони в турецком лагере, заблеяли козы, замычали согнанные на убой коровы, и в этом шуме четко раздались звуки топоров и молотов.

Турки готовили плаху для предстоящей казни.

Кесария подняла голову.

— Приближается час вечной разлуки. — Она взглянула на икону богородицы. После того, как Цагу сообщила, ей о том, что Вамеха увезли, — она приободрилась и даже ненадолго задремала. — Я спокойно жду смерти, ибо знаю, ты защитишь моего сына, ты — защитница всех сыновей, источник добра и милости — святая дева!

Царица слышала, как рыдает Цагу. Она не позволила больше никому оставаться здесь. Не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее страдания. Не хотела, чтобы мыслям ее и сердцу мешали сосредоточиться на Вамехе. Только католикоса пожелала видеть Кесария в то утро. А вот и он…

Кесария встала. Она не хотела притворяться, будто ей не страшно. Царица знала, что как бы глубоко она ни спрятала свой страх, — католикос с первого взгляда все прочтет на ее лице.

Католикос не утешал ее, хотя ему это и полагалось, как божьему слуге. Его горе было так велико, что он и не пытался скрывать его.

Оба молчали. Обоим трудно было говорить.

В углу церкви всхлипывала Цагу.

— Царица, — нарушил наконец молчание католикос, — две ночи и два дня твой народ провел в молитвах. Во всеоружии встретит он страшный час.

— Моя последняя мысль — с моим народом, отец! Чем скорее настанет час возмездия, тем легче будут мои страдания, — отвечала Кесария.

Вот уже готова плаха и деревянные скамьи вокруг. Скрестив ноги, Искандер-Али сидит на троне одишских правителей. За ним расположилась многочисленная свита, паши, сотники, богатые купцы. Искандер-Али недоволен. Скамьи для зрителей пустуют.

Янычары силой согнали дворцовую прислугу, стариков, детей, женщин. Но ни одного князя не было видно. Еще ночью они покинули дворец, чтобы в своих поместьях готовиться к походу.

Как только в Имеретии узнали о решении одишского царевича пожертвовать родной матерью, князья с войсками, не дожидаясь приказа царя, двинулись к Одиши. Пошли отряды из Абхазии, Гурии, Лечхуми и Сванетии.

Искандер-Али и его приближенные ни о чем не догадывались. Они думали, что знатные вельможи не явились, не желая видеть унизительной картины своего бессилия.

Когда же турок убедился, что ему не суждено насладиться своим торжеством над повергнутым врагом, он рассвирепел. Взбесило его и то, что Вамех вырвался из рук нерадивой стражи и бежал, как он предполагал, в Имеретию.

Если раньше сардар с нетерпением ждал казни и делал все, чтобы она была праздником, торжеством для турок и позором для грузин, то теперь, обозленный и обманутый, он потерял ко всему интерес. На что эта плаха — когда вокруг старики да малые дети!

Для чего он вызвал со всех концов Одиши сотников и военачальников! Гнев и досада душили Искандера-Али. Все его раздражало: глупые паши за его спиной, силой согнанные одишцы, галдящие воины, плаха и обнаженный до пояса, толстый, как бревно, волосатый палач, который гордо выхаживал по деревянному настилу.

Раздражал его разноголосый гомон птиц, прозрачное, словно хрусталь, утро и солнце, встающее из-за гор. Ему хотелось бежать отсюда без оглядки. Но в это время открыли церковные врата, и появилась царица.

Все оборотились к ней. Воцарилась тишина.

Медленным шагом приближалась царица к плахе. Ее никто не сопровождал. Так она пожелала, и теперь шла одна, спокойная и гордая.

С ее появлением солнце словно поднялось выше. Золотом покрыло оно Кесарию с головы до ног, сверкающим ковром легло на пути. Царица была в любимом платье Вамеха, не хотела, чтобы враг видел ее в трауре. Золотое шитье переливалось и блестело на солнце, освещая ее бледное лицо. При виде палача она не вздрогнула, не обратила внимания на его меч, который мрачно сверкал в огромной, с медвежью лапу, руке. Не взглянула она и на Искандера-Али, величественно восседавшего на чужом троне. И все же она почувствовала, что он волнуется больше нее.

Три дня Искандер-Али не находил себе места. Он старался не думать о царице, боялся изменить свое решение. Он непрестанно пил, не выходя из гарема, в день менял нескольких наложниц, но не мог убить своего безумного желания, не мог насытиться. Просыпаясь в объятиях одной красавицы, он прогонял ее и требовал к себе новую.

Искандер-Али любил царицу, а она даже теперь, перед лицом своей гибели, оставалась недоступной.

Но дорого давалось Кесарии это спокойствие. В глазах ее стоял туман, колени подгибались. Она пошла быстрее, чтобы скорее пройти страшный путь, казавшийся ей бесконечным.

«Вамех, сын мой, приди ко мне на помощь. Поддержи меня! Дай мне силы и твердости, чтобы не осрамилась я перед врагом. Вот-вот остановится мое сердце!..» Царица шла между выстроившимися в два ряда турецкими воинами. Они провожали ее удивленным взглядом. При виде ее палач, который, как зверь в клетке, расхаживал по эшафоту, застыл и обмяк. Меч в его руке дрогнул, и, чтобы никто этого не заметил, он воткнул его в дощатый настил и оперся на рукоятку. Не одну, не две головы снес он на своем веку, но это были головы героев или изменников, врагов или непокорных, это были головы мужчин, отчаянных и бесстрашных, а эта женщина так смело шла на плаху, будто всходила на престол.