Шоколадные деньги - [8]

Покрывало на кровати Бэбс – шелковое. Мои пальцы беззвучно и легко скользят по нему, когда я вывожу какие-нибудь узоры, обычно мое имя. Подушки и простыни у нее – от «Лерон». Один комплект постельного белья стоит как свадебное платье. Все постельное белье – с красивым растительным орнаментом, а еще на него нашиты именные ленточки «Бэбс». Наша горничная Делайла меняет и гладит его два раза в неделю, но от него все равно пахнет Бэбс. Я ложусь на ее кровать и почти сразу засыпаю.

Позже меня кто-то будит. Даже не придя в себя окончательно, я пугаюсь. Инстинкт.

Но на сей раз это не Бэбс. Это Мак. Он мягко гладит меня по голове. Терпеливо ждет, когда я вынырну из сна. Совсем не похоже на Бэбс, которая просто выдергивает меня из забытья всякий раз, когда приходит ко мне в комнату поболтать после полуночи.

Мак. Я впервые с ним наедине.

Он так часто бывает в пентхаусе, что швейцар просто его впустил. Даже не позвонил наверх предупредить. Я удивлена, что проспала его приход. Обычно я сразу понимаю, что он пришел к Бэбс. Он словно бы вбирает в себя всю энергию вокруг, отвлекает от меня. Ночи Мака – единственные, когда я способна полностью расслабиться. Пока Мак в пентхаусе, пока он мнет простыни Бэбс, она занята и искать меня не станет.

Я открываю глаза, медленно моргаю. Мак легонько касается моего плеча. Я сажусь. В комнате полутемно, но кое-что разглядеть можно. Свет из коридора падает на кровать, разбивая тьму на отдельные силуэты. Мак наклоняется ко мне так близко, что наши носы почти соприкасаются. Я щекой ощущаю его дыхание. Глаза у меня щиплет. Наверное, он пил.

На Маке плащ цвета хаки. В руке дипломат. Синий костюм, белая офисная рубашка. Невзирая на поздний час, его одежда выглядит свежей и отутюженной. Возможно, это фокус, доступный лишь людям с большими деньгами. У Мака они «старые». Безымянные. В отличие от денег Бэбс, у его денег нет имени или титула. Они просто старые, точно лежат где-то на чердаке. Пыльные, но ценные.

Я смотрю на него снизу вверх. Он красивее любого актера в кинофильмах. Он проводит рукой по волосам, немного их ероша. Непроизвольный мелкий жест, который так раздражает Бэбс. «Если ему нужно занять чем-то руки, пусть закуривает, мать его». А мне нравится смотреть, как он так делает. Словно он знает, что человек не вправе быть таким красивым, и пытается придать себе недостатков. Дать и другим шанс.

– Где Бэбс, малышка? – начинает Мак.

Я уже до мелочей знаю его интонации. Я знаю, как он просит Бэбс налить ему выпить, знаю хрипловатые рулады, какие он выводит, когда они с Бэбс занимаются сексом. От того, что, разговаривая со мной, он теперь называет ее не «твоя мама», как в день нашего знакомства, а Бэбс, мне становится грустно. Теперь даже он знает, что Бэбс может быть – всегда и только – Бэбс. Она никогда не меняется, даже ради меня. А еще мне не слишком нравится обращение «детка». Из его уст оно звучит не ласково, нет, это – просто ленивое словечко, которое он вворачивает, когда разговаривает с девочками, которые ничего для него не значат.

– Она вот уже несколько дней не отвечает на звонки, – продолжает он. – Я начал волноваться.

Я хочу сказать, что Бэбс не из тех, за кого волнуются, но говорю только:

– Ее тут нет.

Я боюсь, что, если сразу выдам слишком много информации, он уйдет.

– А где она? – спрашивает Мак.

– Она на тебя злится, – говорю я, надеясь так выиграть еще немного времени.

– Почему?

– Из-за той ночи. Когда ты купил подарок.

– Не понимаю.

Эпизод с ожерельем превыше его понимания, зато я привлекла его внимание.

– Откуда ты знаешь?

Я скатываюсь с кровати, достаю из ящика туалетного столика жемчуга Бэбс. Приношу их ему.

Уехав в Париж, Бэбс оставила ожерелье дома. Я нашла его свернувшимся змейкой в ящике туалетного столика. Брошено среди щеточек для ресниц и тюбиков помады, как забытая нитка бус с карнавала Марди-гра. С тех пор как она уехала, я навещала ожерелье дважды. Я хочу его примерить, но боюсь сломать застежку. Я осторожно касаюсь жемчужин. Они гладкие и холодные – как замороженные виноградины.

Я не удивилась, что нашла жемчуга в ящике. Бэбс, скорее всего, никогда их не наденет. Какое бы удовольствие они ей ни принесли, оно выдохлось, едва продавец вернул ей кредитную карточку и улыбнулся следующему покупателю. На взгляд Бэбс, в жемчугах нет ничего сексуального. Какими бы дорогущими ни были эти, они не способны царапать и резать, как другие драгоценные камни. И еще жемчужины округлые. Слишком женственные. Слишком пассивные. Подвержены воздействию духов, хлорки, острых предметов, которые оставляют царапины. Бэбс считает жемчуг глупым.

– Видишь?

Сев, Мак берет у меня ожерелье, держит за конец, прикидывая вес. Точно это животное, которое она убила.

– То еще ожерелье. Как по-твоему, почему она злится на меня, если пошла и купила себе такое? Я бы сказал, она сделала это на радостях.

Мне хочется сменить тему, но что еще может его заинтересовать? Будь я достаточно взрослой, я могла бы подставить губы для поцелуя. Но он сидит тут со мной только потому, что хочет понять Бэбс.

Мак так занят попытками разобраться, почему Бэбс уехала, оставив вместо себя одиннадцатилетнюю девочку, что тоже не нарушает молчание. Он касается наручных часов. У часов круглый циферблат, черные римские цифры и черный ремешок из крокодиловой кожи. В ремешке – там, где проходит штырек пряжки, – промялась ложбинка.