Шоколадная война - [46]

Губер елозил по стулу. Ему давно уже все осточертело.

Пауза. И тогда голос Лайна запел:

- Рено, — что было верной характеристикой – он запел. Его голос был лирическим и, вместе с тем, ликующим. Губер понял, что Лайна уже не заботило, продавал Джерри шоколад или нет.

- Нет, — ответил Джерри своим чистым и убедительным голосом, в нем звенел триумф. – Ни одной.

Возможно, они оба чувствовали победу друг над другом, а возможно это была лишь проба сил. Распродажа сдвинулась с мертвой точки, и, в конечном счете, все могло быть забыто, и нужно было заботиться о новых проблемах этой школы.

- Брат Лайн.

Все глаза переключились на Гарольда Дарси, он что-то спрашивал.

- Да, Гарольд?

- Я могу спросить?

Нахмуренные брови Лайна выдавали досаду. Он так не любил, когда его перебивали, особенно в такие моменты.

- Да, Да, Дарси?

- А Вы не спросите Рено, почему он не продает шоколад, как и все?

Звуки автомобильных клаксонов врывались на школьный двор. Лицо Брата Лайна было настороженным.

- Почему ты хочешь это знать? — спросил он.

- Я считаю, что имею право это знать, и это право каждого, — он огляделся вокруг в поиске поддержки, и кто-то крикнул: «Правильно», и Дарси сказал:

- Каждый продает свою квоту, но почему не Рено?

- У тебя есть ответ, Рено? — спросил учитель, его влажные глаза заблестели.

Джерри сделал паузу, лицо налилось:

- Мы живем в свободной стране, — сказал он, слова звучали ровно, спокойно, без каких-либо позывов смеха. Кто-то в классе хихикнул. Брат Лайн выглядел миролюбиво, а Губера чуть не стошнило.

- Мне жаль, будь чуточку оригинальней, Рено, — сказал Брат Лайн, как всегда, играя со своей аудиторией.

Губер мог увидеть, как окрасились щеки Джерри. И ему было ясно, на чьей стороне класс, и как изменилось настроение Брата Лайна и, следовательно, атмосфера в этом помещении. До этого зачитывания списка класс был нейтрален, безразличен к позиции Джерри, используя позицию «жизнь такая, какая она есть». Но сегодня воздух словно наполнился обидой и негодованием, и даже не негодованием – враждебностью. Взять Гарольда Дарси. Он был обычным парнем, погруженным в свои дела. В нем не было ничего от крестоносца или фанатика. Но внезапно он вдруг кинул вызов Джерри Рено.

- Разве вы не говорили о свободном участии в распродаже, Брат Лайн? — спросил Джерри.

- Да, — сказал Лайн, держа хорошую мину при плохой игре. Он пытался изменить Джерри в его собственных словах.

- Тогда мне не кажется, что я должен продавать шоколад.

Пульсация негодования прокатилась по классу.

- Ты думаешь, что ты лучше нас? — выпалил Дарси.

- Нет.

- Тогда кто ты, как ты думаешь? — спросил Филл Бьювейс.

- Я – Джерри Рено, и не занимаюсь продажей шоколада.

«Проклятье, — подумал Губер. — Зачем ему это нужно?»

Зазвенел звонок. Какой-то момент все тихо сидели в ожидании, когда Брат Лайн скажет: «Урок окончен», или просто: «Свободны», и что-то зловещее было в этом ожидании. И когда в этот момент ничего не произошло, то все начали выталкивать из-под себя стулья, поднимаясь из-за столов и шаркая, как обычно, ногами. Никто не смотрел на Джерри. Губер уже был у двери. Джерри быстро шел на следующий урок. Толпа его одноклассников и Гарольд Дарси среди них, стояли угрюмо, наблюдая за продвижением Джерри по коридору.

Позже, днем Губеру стало любопытно, что же происходит в зале заседаний. Его привлекли аплодисменты и крики. Он стоял в позади зала, наблюдая за тем, как Брайан Кочрейн регистрировал последнюю выручку. Здесь были еще более полусотни парней, что выглядело необычно для этого времени дня. Все время Кочрейн фиксировал новые цифры. Сидящие в зале что-то быстро записывали у себя в тетрадках. Перед всеми на виду большим синяком светился Картер, и было ясно, что он вообще не продал ни единой шоколадки – другие давно уже сделали всю его грязную работу.

Брайан Кочрейн что-то разъяснил из написанного на листе бумаги в его руке, а затем подошел к одной из трех досок. Напротив инициалов «Роланд Гоуберт» он написал число пятьдесят.

На какой-то момент Губер не мог понять, что Роланд Гоуберт – это он сам, он и дальше продолжал стоять в каком-то оцепенении, в неверии собственным глазам и ушам, и затем:

- Эй, это же я!

- Губер продал свои пятьдесят коробок, — выкрикнул кто-то.

Стулья заскрипели, аплодисменты эхом прокатились между стенами и потолком, и свист ударил по уху.

Губер запротестовал. Он продал только лишь двадцать семь коробок – проклятье. Он прекратил продажу в поддержку Джерри Рено, хотя никто об этом и не знал, даже сам Джерри. И теперь целая акция провалилась, и он понял, что оказался в тени, словно сморщился до невидимости. Он не хотел никому причинять вред и сам достаточно натерпелся, словно побывал в аду. И еще он знал, что его дни в «Тринити» сочтены, если он войдет в это помещение с ликующими мальчиками и попросит их стереть «50» напротив своего имени.

В конце коридора, дыхание Губера участилось. Но он больше ничего не чувствовал. Он заставлял себя не чувствовать ничего, и он не чувствовал запах гнилья и предательства, мелочности и трусливости. И если он всего этого не чувствовал, то тогда почему же он все время плакал, пряча лицо у себя в шкафчике?