Шоколадная медаль - [5]

Зубов с ненавистью посмотрел на лейтенанта, на ворота, за которыми стоял «ГАЗ-66 «с бело-красной полосой поперек кабины.

Колонна тронулась в обратный путь.

— Что будет? — с тревожным любопытством спросил Олегов у Шалыгина, когда машина тряслась по песчаным ухабам по дороге в лагерь.

— Меня не интересует. Я отвечаю за связь, а не за груз, — беспечно ответил Шалыгин, — пошли лучше ящериц в барханы ловить.

Забрав автоматы из радийной машины, натолкав баночек с соком в карманы, они двинулись от стоянки в восточном направлении, но, услышав крики лейтенанта, вернулись, заинтересовавшись развитием событий.

— Да, по мешкам бьет! Но ведь машина не полная?! — брызгал слюной лейтенант.

— А я так грузил, — невозмутимо отвечал Зубов, — с расчетом на то, что «урядник» стол с табуретками грузить туда будет.

Солдаты и офицеры, столпившиеся вокруг, рассмеялись, одобряя Зубова и откровенно насмехаясь над лейтенантом.

Комендантская машина с тыловиками упылила. Зубов вытер пот рукавом, озабоченно посмотрел вслед, сплюнул, и зычно скомандовал:

— Рота, строиться!

Это было уже не интересно, Олегов с Шалыгиным двинулись в глубь барханов, окружавших стоянку.

Мелкие серо-зеленые ящерицы в изобилии бегали по песчаным склонам, оставляя за собой хвостом еле заметный след.

— Вот это реакция у них! Как у Брюс-Ли! — восхищенно приговаривал Шалыгин, тщетно пытаясь схватить ящерицу, которая, резко меняя направление бега, ловко увертывалась от него. Дело пошло на лад, когда они заметили, что измельчавшие потомки динозавров боятся тени. Расставив руки, пугая ящерицу тенями, они, наконец, загнали одну на ровную песчаную площадку и столкнувшись лбами, схватили ее.

— Неправильная ящерка, — с укором сказал Шалыгин, взяв ее за хвост двумя пальцами, — должна отбросить хвост, а не отбрасывает.

Запихнув ящерицу в спичечный коробок, они поставили его у подножья высокого бархана и отошли метров на сорок.

— Ну что, на банку сгущенки?

— Как обычно, — согласился Олегов.

Очередь установили жребием, первым выпало стрелять Шалыгину. Звук выстрела в тишине пустыни показался чрезвычайно громким, рядом с коробком, не задев его, всплеснулся песчаный фонтанчик.

Олегов прицелился. Ему вдруг расхотелось расстреливать ящерицу. Спичечный коробок почти заслонялся мушкой, края прицельной планки воспринимались глазом слегка расплывчато. Вдруг показалось, что он слышит, как ящерка скребется и бьется о стены картонной тюрьмы, пытаясь вырваться, и, смирившись с потерей банки сгущенки, он сместил мушку чуть вправо. И тут Олегову стало дурно, он вспомнил черные с налитыми кровью белками глаза мальчишки на дороге, перед глазами встало лопнувшее брюхо ишака. Ящерка во всем виновата, — подумал Олегов. Он стиснул зубы, сместил мушку влево и выстрелил.

— И что же осталось? — Шалыгин разочарованно копнул носком ботинка ямку в песке на том месте, где стоял коробок с ящерицей.

— Ничего, — ответил Олегов. Он подошел к пологому склону бархана и сел на горячий песок. Слабость в ногах прошла, липкий пот быстро подсох.

Не надо раскисать — сказал он сам себе и, вспомнив, что в какой-то популярной книжке было описано упражнение для самовоспитания, лег на песок, надвинул кепи на глаза и расслабился, повторяя про себя: не надо раскисать, я не раскисаю, все ерунда, ничего не боюсь, не кисну, никаких слюней…

ГЛАВА 5

От перестановки мест слагаемых сумма очень даже меняется, мрачно размышлял Олегов, беззвучно шепча то «Саланг-Хайратон» , то «Хайратон- Саланг» . Первое словосочетание, казалось, окрашено в розовый цвет радости, второе же вызывало тревогу и даже страх. Каждый уже приметный для него пункт на обратной дороге к Кабулу только усиливал паскудное настроение, угнетали гранатовая роща, ущелье Македонского, Пули-Хумри. В Пули-Хумри он сказал, что заболел, ни в клуб на фильм, ни по военторгам не пошел, остался в спальном отделении радийной будки машины связи. Заболеть хотелось и в самом деле.

После Пули-Хумри он лежал в будке на пропыленной за дорогу постели не высовываясь и придерживаясь, чтобы не сбросило на пол при крутом повороте. Пытаясь заснуть, Олегов приоткрыл шторку на окошке, а для того, чтобы утомить мозг, стал считать подбитые или сожженные бензовозы и бронетранспортеры на обочине. На второй сотне он сбился, сон не шел, наоборот, усиливалась тревога, он зашторил окошко. По поворотам и виражам машины он пытался прикинуть, как далеко осталось до того места, он гнал эти мысли, снова пытался заснуть, и снова вспоминал откос, крупные валуны у дороги, шумящий ручей внизу, вырубленные, и без того редкие деревья у дороги, напоминавшие ему детские книжки про партизан, в которых фашисты вырубали леса вдоль дорог в Белоруссии…..

Машина остановилась. Сердце трепыхнулось от стука в стенку будки.

— Пошли, посмотрим, чего стали, — лениво произнес Шалыгин и, не услышав ответа, — спишь что ли?

Олегов лежал не шевелясь, дождавшись ухода Шалыгина, он вскочил, ударился лбом о крышку будку, присел, не почувствовав боли, огляделся. Заметив, что наволочка на подушке за неделю почернела от грязи, он достал полотенце, тоже не первой свежести, застелил подушку и снова лег. Пошарив рукой на полке в изголовье, он нашел упаковку сахара «Аэрофлот» , разорвал обертку и сунул кусочек в рот. Заныл коренной зуб слева, едва наметившаяся в прошлом году зазубрина уже превратилась в дыру в эмали. Зуб — это почти часть скелета, ведь это мои кости тлеют заживо, подумал Олегов и языком перекатил уже подтаявший кусочек сахара за другую щеку. Вспомнилась чья-то байка, услышанная еще в училище в восьмидесятом году, что, мол, душманы стреляют с гор сверху вниз, поэтому военный госпиталь в Ташкенте забит раненными, у которых отстрелена нижняя челюсть…