Шок от падения - [53]

— Три кусочка, пожалуйста.

Мама бросила на меня неодобрительный взгляд, и я сказал:

— Или два. В общем, неважно. Я и сам могу, если…

— Нет-нет, я сейчас.

Он выскочил из комнаты.

Стоящий в углу электрический вентилятор колыхал страницы моей истории болезни. Папа ерзал на стуле, кто-то боролся с зевотой, дама у окна проверила сообщения на мобильном, а потом уронила его в сумочку с цветочным рисунком.

На низеньком столе посередине комнаты стояла коробка салфеток и какое-то растение с обвисшими листьями в горшке. Рядом лежала груда листовок с описанием различных психических заболеваний. Вероятно, я слишком долго разглядывал все эти вещи и слишком долго о них думал.

— Продолжай, — сказал доктор Клемент. В его голосе слышалось легкое раздражение. — Своими словами.

— Может, подождем…

Он сидел, балансируя на задних ножках стула и держась руками за край стола. Ему не надо было надевать школьные ботинки, чтобы выглядеть презентабельно.

— Ничего страшного. Я уверен, Тим не обидится. Давайте начнем. Так что ты сам чувствуешь?

Когда я вернулся из «Оушн Коув», меня поместили в палату интенсивной терапии, сказав, что это для моей же пользы. Так мне будет спокойнее. В палате интенсивной терапии двери постоянно заперты, медсестры сидят за ударопрочным стеклом, а есть приходится пластиковыми ножами и вилками. Мне повысили дозу лекарств, и медсестры наблюдали за тем, как я их принимаю, а потом заставляли меня рассказывать им про мои сны, настроение, погоду и климат — и так до тех пор, пока не были уверены, что таблетки полностью рассосались. Наверное, примерно в это время кто-то впервые упомянул, что можно вместо таблеток делать уколы. Вероятно, они хотели меня морально подготовить, но это прозвучало скорее как угроза.

Большую часть времени я проводил в постели или курил за решеткой в бетонной клетке, всегда в присутствии медсестры. У меня было много времени на размышления, и когда я не думал о Саймоне, я чаще всего вспоминал Аннабель.

— Чай на фоне моря?

— Что?

— Я хочу пить. Можешь выпить вместе со мной. Я ведь могу тебе доверять?

Дождь уже не лил, а висел в воздухе мелкой пылью, отливая серебром в лунном свете. Не знаю, как долго я плакал, но теперь уже перестал. Я чувствовал себя опустошенным и странно спокойным. Аннабель по-прежнему стояла рядом со мной и внимательно на меня смотрела.

Она достала из сумки металлический термос с небольшой вмятиной около донышка. Немного повозившись, отвинтила крышку. Термос крякнул, и в холодный ночной воздух вырвалась струя пара. Это было довольно странно, или, скорее, недостаточно странно. Я из тех, кто придает много значения всякой ерунде, пытаясь во всем найти скрытый смысл. Вы, вероятно, это уже поняли. Я не нарочно, просто не могу удержаться. Мне во всем мерещатся символы. Волшебство. Тайные знаки. Но какой скрытый смысл может быть в термосе? В слегка помятом термосе с довольно туго открывающейся крышкой. На свете нет ничего более заурядного.

Это происходило на самом деле.

— А хочешь, вернемся обратно в кемпинг? Поешь теплого супа. Высушим твою одежду. Ты совсем промок.

— Э-э…

— Но тогда придется познакомить тебя с моим отцом. Он, наверное, станет спрашивать, что ты делал рядом с вагончиками. Не то чтобы это было важно, но он обязательно спросит. Вообще-то, ты вторгся на чужую территорию, ты знаешь?

— Я прошу прощения. Я не хотел… Я думал…

Она слегка улыбнулась.

— За кого ты меня принимаешь? Мне не надо ничего объяснять. Я просто хочу обрисовать возможности, вот и все. Потому что я не могу уйти и оставить тебя здесь. Это не вариант. Я не дам тебе…

Она остановилась.

Я знаю, что она хотела сказать. Она покачала головой внутри капюшона.

— Извини. Нехорошо получилось. Я просто хотела… Я бы волновалась за тебя.

Доктор Клемент с громким стуком опустил свой стул на пол.

Я видел, что он изучает мое лицо. Как я себя чувствовал?

Наверное, я мог ему рассказать, каково это — встретить восемнадцатилетие в психиатрической больнице. Я стоял в кухне для пациентов, глядя на закипающий чайник и пытаясь расслышать Саймона в бульканье воды. А потом в дверях появились мама с папой. Мама держала в руках коробку, обернутую золотой и серебряной бумагой, к которой был привязан серебристый воздушный шарик.

Я вообще забыл, какой это день.

— Спасибо, мам! Спасибо, пап!

Мы прошли в мою комнату и открыли коробку. Шарик улетел под потолок и забился в угол.

— Если тебе не нравится…

— Да нет, нравится.

— Вообще-то, это Джейкоб посоветовал, — объяснил отец. — Мы столкнулись с ним на улице. Он тебе говорил?

— Мы с ним не общаемся.

— Он говорил, что собирается зайти…

— Я же сказал, мы с ним не общаемся, понятно?

Я не хотел на них орать. Они же не виноваты…

— Прошу прощения. Я не хотел…

Отец аккуратно сложил оберточную бумагу и оглянулся в поисках мусорного ведра, а потом уронил ее на мою кровать и уставился в окно. Мама сидела рядом со мной. Она погладила меня за ухом, как маленького.

— Думаю, Джейкоб сильно переживает, — сказала она наконец. — Ему очень трудно. И нам тоже. Это касается всех, кто тебя любит.

Я уставился на воздушный шарик, висевший под потолком.