Шоа - [5]

Но что там делать дряхлой старухе, грудному ребенку, пятилетнему малышу?

Абсурд! Но все-таки приходилось им верить – а как иначе?

Чеслав Боровий (Треблинка)

Он здесь родился, в 1923 году, и до сих пор тут живет.

Он всегда жил в этом самом доме?

Да, именно здесь.

Значит, у него была прекрасная возможность наблюдать за происходящим?

Естественно.

Можно было смотреть вблизи, можно – с расстояния. У его семьи есть участок земли по другую сторону станции. Чтобы туда добраться, надо перейти железнодорожные пути; и вот, когда он их переходил, он все видел.

Помнит ли он о прибытии первого эшелона с евреями из Варшавы 22 июля 1942 года?

Да. Он хорошо помнит первую партию заключенных.

Когда сюда согнали всех этих евреев, люди стали спрашивать друг у друга: «Что с ними собираются сделать?»

Они прекрасно понимали, что евреев хотят убить, но еще не было известно как.

Когда мы понемногу начали понимать, что происходит, то пришли в ужас; втихомолку мы судачили о том, что со дня основания мир еще не видел, чтобы убивали столько народа и таким способом.

Когда у людей на глазах происходили такие вещи, продолжали ли они вести обычную жизнь, скажем, работать на полях?

Конечно, они продолжали трудиться, но не так, как раньше, без прежней охоты.

Им приходилось работать, но, когда они видели, что тут происходит, они говорили себе: «А что, если ночью за нами тоже придут?»

Боялись ли они за евреев?

Он говорит, что, если я порежу палец, он боли не почувствует. Но они, конечно, видели, что происходит с евреями, потому что все транспорты, которые прибывали сюда, отправлялись в лагерь и там исчезали.

Крестьяне деревни Треблинка

У него было поле в ста метрах от лагеря.

Он продолжал на нем работать и во время оккупации.

Он работал на своем поле?

Да.

И там он увидел, как немцы травят евреев газом, услышал, как они кричат. Он видел все.

На поле был небольшой пригорок, и оттуда ему открывался хороший вид.

Что говорит этот человек?

Он говорит, что нельзя было останавливаться и смотреть. Это было запрещено. Иначе украинцы открывали стрельбу.

Им разрешали работать на поле, даже если оно находилось всего лишь в сотне метров от лагеря?

Да, разрешали, разрешали. Время от времени, когда украинцы отворачивались, он наблюдал за лагерем.

Значит, он работал, опустив глаза?

Да. Он работал буквально в двух шагах от ограждения из колючей проволоки, откуда слышались ужасающие крики.

Его поле было именно там?

Да, оно было совсем близко к лагерю. Он мог на нем работать, это не было запрещено.

И он работал? Возделывал его?

Да. Его поле даже заходило на территорию лагеря.

А, его поле частично заходило на территорию лагеря.

Туда нельзя было зайти, но все было слышно.

Не мешали ли ему работать близость лагеря и все эти ужасные крики?

Вначале он действительно не мог их выносить. Но потом привык.

Ко всему можно привыкнуть?

Да.

Сейчас ему все это кажется совершенно… немыслимым, однако же так было.

Чеслав Боровий

Он видел, как составы прибывали на станцию: в каждом было от шестидесяти до восьмидесяти вагонов, и еще там было два локомотива, которые везли составы в лагерь.

Каждый раз к локомотивам прицепляли по двадцать вагонов.

По двадцать вагонов… И они возвращались пустыми?

Да.

Помнит ли он…

Значит, это делалось так: к локомотиву прикрепляли двадцать вагонов и он вез их к лагерю.

Занимало это около часа, после чего вагоны пустыми возвращались сюда, локомотив отвозил в лагерь еще двадцать вагонов, и за это время успевали умертвить тех, кого доставили в предыдущих двадцати.

Железнодорожные рабочие со станции Треблинка

Они ждали, они плакали, они просили воды, они умирали. Иногда их везли совершенно голыми – до ста семидесяти человек в одном вагоне.

Здесь евреям давали воду.

Где им давали воду?

Здесь. Когда прибывали составы с евреями, здесь им давали выпить воды.

Кто давал воду евреям?

Мы, поляки, кто же еще? Рядом есть небольшой колодец, мы набирали воду в бутылки и давали им.

Давать им воду было опасно?

Это было очень опасно. За бутылку или стакан воды, предложенные евреям, человека могли убить. Несмотря на это, им давали воду.

Крестьянин из Треблинки

Зимой здесь очень холодно?

Когда как. Иногда тут бывает минус двадцать пять или даже минус тридцать.

Что, по его мнению, евреям было труднее перенести – лето или зиму? То есть когда им приходилось ждать своей очереди в поезде.

Думаю, что труднее было зимой, потому что они страшно мерзли.

Внутри вагона они, может быть, и не чувствовали холода – туда столько народа забивалось! Летом они задыхались, потому что стояла сильная, очень сильная жара. Евреи страдали от жажды и пробовали выбраться наружу.

Умирали ли заключенные в пути в своих вагонах?

Ясное дело, умирали. Теснота там была такая, что выжившим приходилось сидеть на трупах, потому что не хватало места.

Пытались ли вы заглядывать в вагоны через щели между досками, когда состав стоял на платформе или на путях, а вы проходили мимо?

Да, заглядывали. Время от времени мы рассматривали их, когда проходили мимо. Иногда, если нам разрешали, мы давали им воду.

Да. Но скажите мне, как евреи пытались выбраться из поезда?

Они открывали двери?

Нет, окна. Они отдирали колючую проволоку…