Шкура льва - [31]

В то утро леди Остермор велела приготовить экипаж для прогулки и послала Гортензии записку, в которой просила сопровождать ее. Однако девушка ответила решительным отказом — ее единственным желанием было оставаться дома, избегая насмешек и презрительных взглядов толпы.

Но надежда на это рухнула, когда миледи собственной персоной появилась в комнате, где Гортензия, только что закончив свой утренний туалет, сидела с книгой возле раскрытого окна.

— Что это такое? — воскликнула графиня. — Откуда столь дерзкий тон? Неужели мои желания ничего не значат для тебя?

— Вовсе нет, мадам, — ответила Гортензия, вставая. — Просто я себя неважно чувствую сегодня и не хотела бы появляться на солнце.

— Не удивительно, — усмехнулась леди Остермор. — Однако оставим это. Мне не безразлична твоя репутация, и я не намерена позволять тебе словно преступнице сидеть взаперти среди бела дня.

— Я — не преступница, мадам, — с негодованием произнесла Гортензия, — вы это прекрасно знаете.

— Успокойся, детка. Если ты хочешь, чтобы этому поверил весь город, ты не должна избегать общества. Смелее, вели своей служанке принести капюшон и палантин[18]. Экипаж ждет нас.

Слова леди Остермор звучали убедительно. Действительно, что подумают в городе, если она будет прятаться? Не станет ли это лучшим подтверждением тем сплетням, которые — она была уверена — уже распространяются о ней? Не лучше ли самой выбить оружие из рук недругов и, набравшись храбрости, появиться в парке с матерью лорда Ротерби.

Но Гортензии не пришло в голову, что единственным желанием миледи было унизить ее — насмешливые взгляды и ядовитые улыбки окружающих должны были сломить ее гордость и смирить дух, который графиня считала заносчивым и упрямым.

Ничего не подозревающая девушка согласилась, но последствия этой уступчивости не заставили себя долго ждать.

Стояла теплая солнечная погода, и, когда их экипаж остановился около ворот парка, там уже было полно гуляющих. Появление Гортензии произвело настоящую сенсацию. Отовсюду слышались приветствия, адресованные леди Остермор, но робкие взгляды, искоса бросаемые на ее спутницу, становились все более смелыми, а тщательно скрываемые поначалу улыбки превратились в откровенные насмешки, доносившиеся — как на то и было рассчитано — до ушей обеих женщин.

— Мадам, — вполголоса произнесла побледневшая Гортензия, — не стоило приезжать сюда. Не лучше ли нам уехать?

— Отчего же, дитя мое? — кисло улыбнулась в ответ лэди Остермор и взглянула на нее поверх веера, которым лениво обмахивалась. — Разве здесь так уж плохо? Давай пройдем в тень, под деревья, где солнце печет не так сильно.

— Я не это имею в виду, — сказала Гортензия, но не дождалась ответа, и ей ничего не оставалось, кроме как последовать за миледи.

Появился лорд Ротерби под руку со своим другом, герцогом Уортоном. Правда, их дружба носила односторонний характер, и лорд Ротерби был одним из многих молодых людей, составлявших своего рода свиту красивого, остроумного и распутного герцога, чьи выдающиеся способности помогли бы ему добиться славы и величия, не предпочти он путь порока.

Проходя мимо них, лорд Ротерби снял шляпу и поклонился, и герцог последовал его примеру. Леди Остермор улыбнулась в ответ, но Гортензия даже не взглянула на них, лицо ее словно окаменело.

Она услышала высокомерный смешок герцога и его слова:

— Боже, Ротерби! Какая перемена! В среду твоя Дульцинея удирает с тобой, а в субботу уж и не смотрит на тебя! Клянусь, так тебе и надо! Кому нужны неуклюжие ухажеры.

Реплика была адресована не только Гортензии, и ответ Ротерби потонул во взрыве смеха: где бы ни появлялся герцог, неподалеку всегда находились люди, готовые смеяться над любой его остротой. Щеки девушки вспыхнули, и слезы навернулись на глаза.

Герцог задал тон. Уже со всех сторон до Гортензии долетали случайные слова и сдержанный смех, а во взглядах читалось плохо скрытое недоумение — как это она еще отважилась появиться на публике.

На скамейках в тени огромного вяза расположилась компания молодых людей, центром которой была очаровательная Мэри Деллер, до сих пор незамужняя и считавшаяся остроумной среди своих поклонников, однако уже более полагающаяся на помощь косметики, чем на обаяние начинающей терять свежесть красоты.

Рядом с ней сидели две молоденькие смешливые кузины и сопровождавшие их молодые люди; в их числе были мистер Эдвард Стэплтон, сэр Гарри Коллис, сводный брат леди Мэри, и мистер Кэрилл, которого только что представили девушкам. Мистер Кэрилл выглядел, как всегда, великолепно. Его элегантный, голубино-сизой расцветки костюм был богато расшит золотом, белый парчовый жилет с пуговицами из драгоценных камней спускался почти до колен, а запястья и шею украшали кружева тончайшей работы.

Зажав под мышкой шляпу и положив руку на золоченый набалдашник трости цвета слоновой кости, он внимательно слушал Мэри Деллер, в знак уважения склонив свою каштановую голову и глядя в «самые гибельно-соблазнительные глаза Англии», как сказал в посвященном ей сонете мистер Краск, поэт, впрочем, находившийся тут же.

Внимание сильного пола составляло единственный смысл жизни для леди Мэри, разбивающей сердца мужчин, как ребенок — игрушки, — лишь для того, чтобы посмотреть, а что у них внутри, — но именно по этой причине она разбила их куда меньше, чем предполагала.