Школа - [2]
У ТЕБЯ ДОЛЖНО БЫТЬ КАКОЕ-ТО ИМЯ
— Сколько тебе лет?
— Дерьмо.
— Ты мне, щенок блядский, не возникай, потому что если меня достанешь, то тебя будет слышно на соседнем участке! Сколько тебе лет?
— Сто.
— Ты еще будешь выпендриваться, говно малое…
Вошел высокий бородач в гражданском, дал жирной какие-то бумаги. Та что-то пробормотала, указала большим пальцем на тебя, выругалась, сардонически усмехнулась, закурила сигарету без никотина и вышла из комнаты. Бородач уселся на ее месте. Длинными пальцами он помассировал основание носа, без всякого выражения поглядел на тебя.
— Голодный?
— …
— Может, пепси? — поставил он банку на стол. — Бери.
Ты не взял, хотя ничего не пил уже пару дней.
— Слушай, малой, — заурчал тот. — Неприятности с тобой; как, впрочем, со всеми вами. Ты убил того мужчину, и женщину убил. Может и вправду, в самообороне. Но ведь ты ничего не хочешь говорить. Хуже того, мы даже не знаем, кто ты такой — понимаешь? — мы не знаем, как тебя записать; как тебя зовут? Какое у тебя имя? Или хочешь, чтобы тебя звали по номеру? Как все те нераспознанные трупы, которые мы находим в предместьях, останки таких как ты детей нелегальных иммигрантов, всего лишь последовательность цифр — но ведь ты живешь. К маме вернуться хочешь? Домой вернуться? Скажи только, как тебя зовут, и мы тут же доставим твоих родителей.
В конце концов он сориентировался, что ты не обращаешь внимания на его слова, что тебя интересует лишь банка пепси, от которой не можешь оторвать взгляда. Он подвинул ее поближе к тебе.
— Ну, бери, напейся.
Ты же лишь сильнее сжался.
Мужчина вздохнул, выпрямился, потянулся, даже зевнул.
— И что я с вами должен… Боже мой, — обращался он к потолку. — Вчера допрашивал трех пуэрториканских щенков, семь, восемь и десять лет, которые изнасиловали и забили насмерть ногами монашку; никто из них не умеет писать, никто не знает собственного отца, никто не понимает, почему вообще весь шум… Сынок, я же знаю, что ты понимаешь по-английски, но если желаешь — могу перейти и на испанский. Могу даже привести типа, который стрекочет по-португальски…
Бородач прервал речь, потому что ты в этот момент метнулся к столу, схватил банку и начал опорожнять ее жадными глотками; жидкость пенилась на подбородке, скапывала на футболку с Бэтменом. И тут же подавился. Пустая банка выпала из рук на пол.
— Ну? Хороршо было? Еще хочешь? Хочешь? Сейчас принесу. Скажи только, как тебя зовут. Только это. Как мне тебя называть? Ну. Ведь должнно же у тебя быть какое-то имя. Ты голоден? Жареной картошки? Гамбургер? Ну, отзовись же! Черт, придется отдать тебя суматикам, ты этого хочешь? Ну, чего шары пялишь?
Мужчина похлопал себя по карманам, нашел жевательную резинку. Одну пластинку сунул себе в рот, вторую подал тебе, но ты не взял.
— Ммм, ты меня уже достал. За те бабки, что мне здесь платят, мне не хватит даже на лечение всех тех неврозов, которых тут нахватался. Прихожу домой и на собственного сына гляжу как на преступника. Черт бы все это подрал! И Клер тоже уже не выдерживает. Вчера говорит мне: парень, ты выбиваешься как старый ковер, еще немного, и от тебя только тряпка останешься. Выбиваюсь, вытрепываюсь — врубаешься, малыш? Тряпка, вот что. А потом еще иду на работу и выдавливаю из трех дошколят подробности изнасилования. Господи Иисусе, да мне сотню кусков должны приплачивать за производственную вредность! Вот ты понимаешь? — любой сукин сын с кокой на углу в день получает больше, чем я за месяц. А старик на меня еще и вопит: если хоть раз прихвачу тебя на посту с никотином в лапе, так вылетишь в две минуты! Так я, блин, завтра зайду к нему в кабинет с дымящейся сигаретой в зубах, и пускай меня выгоняют. Бля, вот это будет классный денек…
— Пуньо.
— Ччего? Что ты сказал?
— Пуньо. Меня зовут Пуньо.
СЕЙЧАС
Пуньо спит в прошлом. Там он еще видит. Там он все еще человек. Совершенно слепым он был бы лишь тогда, если бы его лиштли воспоминаний, образов, только они не могут провести селективную амнезию с такой же точностью. Так что в прошлом он еще видит. Имеется два Пуньо, и каждый из них чужой для другого. Кто поймет мысли, рожденные час назад? Кто может дать объяснения по дню прошедшему? Кто оправдает собственную жизнь? Жизнь Пуньо, стоь бесформенно расползшаяся в его памяти во все стороны пространства и времени — ведь самому ему не известен не только день и час, но даже и месяц собственного рождения. Отца, ясное дело, тоже; не знает он и матери. Эта наколотая двенадцатилетняя девица, что породила его на свет из своего лона, вскоре и рогибла, утонув в уличной луже, потому что нашпиговалась до краев «компотом» домашнего изготовления. Он никогда ее не видел. Не знает ее лица. Никаких ее фотографий не существует. Люди из Города, с которыми разговаривал, вспоминали ее с теплотой. Хорошая, говорят, была задница. Называли ее «Лысой», потому что одна официальная блядь когда-то плеснула ей на голову кислотой, видя, как малая подбирает ее клиентов. Вообще-то, Пуньо мало интересовался собственным происхождением. В той округе, где он проживал, настоящее очень сильно. Настоящее, время несовершенное, не замкнутое. По равнине катится гроза, мчит по автостраде конвой, трещат коротковолновые рации шоферов, среди молний поблескивают огни карет скорой помощи и полицейских машин. На черном небе накладываются друг на друга сине-фиолетовые клубы туч — словно фон для ветхозаветных гекатомб. На спидометре уже восемьдесят, девяносто миль в час. Охранник перелистывает очередную страницу своей книжки; женщина во врачебном халате в подходящий момент зыркает искоса: это «Критика чистого разума» Канта. Пуньо слегка покачивается на своем узком ложе в ритме колебаний разогнавшегося автомобиля. Потому-то колышется и сплетение аппаратуры над ним, и женщина все время протягивает руку, чтобы поправить датчик, трубку, повязку. У нее коротко пристриженные темные волосы, темные глаза, темная кожа уроженки экватора, лицо без морщин — ее уродует лишь невольная гримаса, изгиб губ, словно знамение презрения к себе самой. Холодно поблескивает приколотая к халату пластмассовая табличка. Фелисита Алонсо. Только Пуньо называл ее не так.
1924 год. Первой мировой войны не было, и Польское королевство — часть Российской империи. Министерство Зимы направляет молодого варшавского математика Бенедикта Герославского в Сибирь, чтобы тот отыскал там своего отца, якобы разговаривающего с лютами, удивительными созданиями, пришедшими в наш мир вместе со Льдом после взрыва на Подкаменной Тунгуске в 1908 году…Мы встретимся с Николой Теслой, Распутиным, Юзефом Пилсудским, промышленниками, сектантами, тунгусскими шаманами и многими другими людьми, пытаясь ответить на вопрос: можно ли управлять Историей.Монументальный роман культового польского автора-фантаста, уже получивший несколько премий у себя на родине и в Европе.
В романе Дукая «Иные песни» мы имеем дело с новым качеством фантастики, совершенно отличным от всего, что знали до этого, и не позволяющим втиснуть себя ни в какие установленные рамки. Фоном событий является наш мир, построенный заново в соответствии с представлениями древних греков, то есть опирающийся на философию Аристотеля и деление на Форму и Материю. С небывалой точностью и пиететом пан Яцек создаёт основы альтернативной истории всей планеты, воздавая должное философам Эллады. Перевод истории мира на другие пути позволил показать видение цивилизации, возникшей на иной основе, от чего в груди дух захватывает.
Поскольку фантасты смотрят фильмы и читают книги — а некоторые после еще и откликаются на просмотренное/прочитанное; и поскольку последний фильм Нолана вызвал у зрителей больше разочарований, чем очарований, — поскольку все это так, не могу не предложить достаточно объемные размышления Яцека Дукая по поводу "Интерстеллара". Мне они показались тем более интересными, что автор, как это часто бывает, выходит далеко за рамки, собственно, обсуждаемого кинотекста.
Поклонники польской фэнтези!Вы и вправду верите, что в этом жанре все «началось с Сапковского и им же заканчивается»?Вы не правы!Хотите проверить? Пожалуйста!Перед вами — ПОЛЬСКАЯ ФЭНТЕЗИ как она есть. Повести и рассказы — озорные и ироничные, мрачновато-суровые, философские и поэтичные, ОЧЕНЬ разные — и ОЧЕНЬ талантливые.НЕ ПРОПУСТИТЕ!
В сборник «Польские трупы» включены рассказы 15 авторов, представляющих самые разные литературные традиции и направления. Открывает его прославленный мастер детектива Иоанна Хмелевская, с ней соседствуют известный поэт Мартин Светлицкий, талантливый молодой прозаик Славомир Схуты, критик и публицист Петр Братковский и др.Собранные в «Польских трупах» рассказы чрезвычайно разнообразны. Авторы некоторых со всей серьезностью соблюдают законы жанра, другие избрали ироническую, а то и гротескную манеру повествования.
В космосе, на границе земной империи, невесть откуда появилась морская галера длиной три тысячи километров, золотая до последнего атома, и, ускоряя движение, направилась к Земле. Это встревожило архангелов Благословенных Сонмов…
Произведения шести современных авторов о зигзаге истории, более крутом, чем все упражнения попаданцев по изменению хода истории, более дерзновенном, чем однообразные войны магов, империй и разведок. Встречайте сборник возрожденной коммунистической фантастики, продолжающей лучшие традиции советской и зарубежной НФ — традиции прогресса, эмансипации и борьбы за освобождение всех разумных существ в нашей Вселенной и ее окрестностях! Куда движется человечество согласно неумолимым законам истории? Как не заблудиться по дороге и не остановиться в развитии? Чего требует будущее не от эксклюзивных избранных ведьмаков, генетически трансформированных принцесс и бойцов галактического спецназа, — а от массы обычных людей, таких же как ты, читатель? Поехали!
2147 год. Нанотехнологии продлевают жизнь. Генетически модифицированные насекомые очищают городской воздух от загрязнений. Идеальный вид безопасного транспорта, телепортация, предлагается фирмой International Transport, ставшей лидером в мире, который контролируют корпорации.Джоэль Байрам занимается «очеловечиванием» искусственного интеллекта и параллельно пытается спасти свой брак. Обычный парень с типичными проблемами двадцать второго века. Пока террористы не взорвали транспортный узел и его телепортация пошла не так.Теперь Джоэлу предстоит перехитрить «теневую фирму», уничтожить религиозную секту и избавиться от «двойного эффекта».
Аркадий (1925–1991) и Борис (1933–2012) Стругацкие – русские советские писатели-фантасты, поднявшие отечественную фантастику до высот мирового уровня. Переведенные на все основные языки, изданные суммарным тиражом более 500 миллионов экземпляров, их книги до сих пор экранизируются, активно обсуждаются и служат источником вдохновения для нового поколения писателей и читателей. В этот том вошли «Страна багровых туч», «Извне», «Путь на Амальтею» и избранные рассказы.
Москва, XXII век. Сухой и чистый, единый, вымирающий мир. Умеренная политкорректность, во главе угла правило: «Живи сам и не мешай жить другим». Отсутствие идей, отсутствие заблуждений. Принудительное деторождение, возможно, тихое клонирование. Никому, в общем-то, ничего не надо. Главная героиня Наташа Данилова, капитан-оперативник Седьмого Особого отдела, ненавидит «крыс», как по привычке именуются асоциальные элементы. Тем более что «крысы» нового поколения отнюдь не безобидные бомжи, а новая раса людей, мутанты, наделённые сверхспособностями, но совершенно невосприимчивые к человеческой культуре, в которой и не нуждаются.
100 слов в день.Такой лимит устанавливает государство для каждой женщины в США. Каждая женщина обязана носить браслет-счетчик, и, если лимит будет превышен, нарушительница получит электрический разряд.Вскоре женщин лишают права работать. Девочек перестают учить читать и писать в школах. Их место теперь – у домашнего очага, где они молчаливо должны подчиняться мужчинам.Такая же судьба ждет и доктора Джин Макклеллан, которая должна теперь оставить научную карьеру, лабораторию, важные эксперименты. Но случай заставит ее побороться за возвращение голоса – своего, своей дочери и всех остальных женщин.
Есть мандарины, работать при утреннем свете и… ампутировать фалангу указательного пальца на правой руке. Какие рекомендации услышишь ты от машины счастья? Перл работает на огромную корпорацию. По запатентованной схеме она делает всех желающих счастливее. Советы механизма бывают абсурдными. Но Перл нравится работа, да и клиенты остаются довольны. Кроме ее собственного сына – подростка Ретта. Говорят, что «счастье – это Apricity».