Школа добродетели - [8]

— Нет, Мередит, не хочу. Спасибо. Ну что, весело быть тинейджером?

— Не очень. Если хотите, есть соленый миндаль.

— Нет. Наверное, ждешь не дождешься, когда пойдешь в закрытую школу?

— Нет.

— Попробуй еще смеси, — сказал Томас.

Они пили белый портвейн с «Карпано» и «Нойли-пратом»[6], разбавленный яблочным соком. Такие вязкие аперитивы выдумывал сам Томас, и его гости пили их порой против воли.

Мередит, которого никогда не называли Мерри, был отмечен родимым пятном винного цвета на щеке, которое его отец называл «знаком Дионисия». Все постоянно говорили ему, какой он хорошенький. Что думал на этот счет сам Мередит, никто не знал.

Вошла Урсула Брайтуолтон. На ней была длинная жесткая вечерняя юбка из черного атласа, на ходу производившая шорох, подобный шуму от небольшой пилы, и старый, заметно потертый китайский жакет с драконами. Урсула часто говорила, что всегда одевается наскоро и во что-нибудь легкое. Ее темные седеющие волосы были довольно коротко подстрижены, а умные задумчивые глаза весело поглядывали на мир. Но ее небрежные манеры и слова мало кого обманывали. Она была красивой женщиной и выглядела именно так, как и подобает выглядеть известному и популярному практикующему врачу. Томас довольно давно знал ее профессионально (впрочем, в медицинских вопросах они не всегда сходились), а некоторое время назад Уилли заманил Эдварда в свой колледж. У Урсулы и Уилли был сын Джайлс, блестящий молодой человек чуть старше Стюарта. Он теперь жил не дома — пожинал лавры в одном американском университете, где его собирался посетить Уилли.

— Привет, Томас, привет, Гарри. Как здесь пахнет цветами! Может быть, открыть окно? Люди считают, что цветы для них полезны, как солнечный свет, но это большая ошибка. Добрый вечер, Мередит. Как ты вырос! Он ведь совсем взрослый, посмотрите на него! И у тебя великолепный костюм, не хватает только жилетки и цепочки для часов. С такой земляничной родинкой и именем Мередит Маккаскервиль ты покоришь мир.

Мередит с мрачным видом проигнорировал ее слова.

— Ребенок с военной выправкой, — сказала Урсула Томасу, — такой стройный и сдержанный. Ну и что он думает делать, когда вырастет?

— Он думает, — сказал Томас, — что хочет стать инженером-авиатором. Он хочет возродить дирижабли.

— Он заработает кучу денег. Как поживаешь, дорогой? — спросила она у Гарри.

— А как по-твоему, со всеми этими делами? В основном я отдыхаю, как актер.

— Ты и есть актер. Всегда им был. Жаль, что ты не занялся политикой, — было бы куда направить твои амбиции. Мидж и Уилли заняты на кухне, я им не нужна, так что я, пожалуй, выпью. У меня был жуткий день. Виски, Томас, пожалуйста, не твою сладенькую смесь. Мидж идет новое платье, правда? Недаром она стала самой изысканно одетой женщиной Лондона.

Отправляясь за выпивкой, Томас сказал:

— Она не стала самой изысканно одетой женщиной Лондона — она заняла второе место.

— Он вечно ее принижает, — прошептала Урсула.

Мередит тем временем принес соленый миндаль и, вытянув руки, предлагал обе вазочки Эдварду. Эдвард совсем утонул в кресле в своем углу, словно претерпевал некие биологические изменения и превращался в маленькое животное. Его голова стала еще уже, шея вжалась в тощие плечи, длинные ноги подтянулись к креслу. Он с хлопком прижал книгу к груди. Скорбный рот, словно в каком-то приступе, изобразил судорожную улыбку, и Эдвард отрицательно покачал головой. Мередит опустил вазочки на ковер и легонько погладил рукав его пиджака, потом снова поднял вазочки, поставил их на стол и вышел из комнаты.

Теперь Урсула заметила Эдварда. Она вспыхнула и поднесла руку к воротнику жакета. Когда она двинулась к нему, он еще больше вжался в кресло.

— Эдвард, как дела? Ты принимаешь таблетки, что я тебе прописала? Ты хотя бы ешь? Гарри, он ест?

— Вроде бы, — ответил Гарри.

— Эдвард, ты должен есть. Я зайду к тебе завтра поговорить. Не возражаешь?

— Спасибо, заходите, — сказал Эдвард безнадежным тоном.

— Он по-прежнему целыми днями лежит в кровати?

— Теперь поменьше.

— Он должен есть. Обязательно. Мы должны окружить его… мы должны окружить его… О дорогая!

В сопровождении Уилли Брайтуолтона появилась Мидж Маккаскервиль в длинном прямом шелковом платье с синими, розовыми и белыми полосами. На высоком волнистом воротнике узкие полосы тех же цветов располагались чаще. У платья имелось нечто вроде шлейфа, который с шуршанием скользил по ковру, напоминавшему настоящий гобелен. Мидж завела руку назад, взмахнула этим шлейфом, обнажив точеные ноги в розовых чулках, и рассмеялась. Томас уставился на нее, будто увидел в первый раз. Ее густые и длинные каштановые волосы с множеством разноцветных прядей, включая и несколько красных, были уложены изящными космами и время от времени разлетались на манер гривы. Косметикой Мидж не злоупотребляла, но бросались в глаза ее темно-красные матовые ноготки на маленьких пальчиках. Драгоценности она надевала редко. Карие глаза светились дружелюбием и словно взывали: полюби меня, полюби меня! На лице Мидж застыло выражение почти навязчивого сочувствия. Она дружила со всеми, и это неизменное самовлюбленное воодушевление порой вызывало у людей, даже восхищавшихся ее красотой, едва заметную улыбку. У нее был идеальный нос, и в «лучшие годы» она часто фотографировалась в профиль. С тех времен, по общему мнению, Мидж несколько располнела.