Шкатулка воспоминаний - [36]
Люсьен Ливре, продавец книг из Парижа, прислал одну такую картинку на ремонт. Ее привезли в поместье завернутой в коричневую бумагу, любимую бумагу коллекционеров. После тщательного осмотра стало понятно, что сломался механизм и кое-где треснула эмаль. «Твой рабочий должен починить внутренности, – писал Ливре, – и слегка подправить изображение, чтобы оно соответствовало философской задумке часов».
Изначально у ожившей картинки был вполне аристократический замысел. На ней изображался замок, из его труб поднимался дым. На заднем плане работала ветряная мельница. Детишки играли в мяч, а по дороге ехала карета с эскортом. Форейтор хлестал лошадь. Ручей на переднем плане будто бы бежал, такой эффект создавался благодаря закрученному пузырчатому стеклу.
Перспектива починки картины радовала Клода. В этом предмете сливались движение и рисунок, то есть, работая над ним, он мог работать и развлекаться одновременно. За две недели, в течение которых Клоду предстояло выполнить еще несколько простых заказов, он разобрал картинку на части и перерисовал ее заново, дабы ублажить любовь продавца книг к эротике. (Один лишь кнут остался от оригинального варианта.) Клод настолько хорошо справился с работой, что аббат решил наградить мальчика за его успехи.
Награда не представляла собой ничего нового, и этого можно было ожидать. Аббат по своей природе любил демонстрировать благодарность. Пока Клод развивал способности в механике, он позволил ему брать инструменты из часовни и заказал новые из других стран: рашпили из Германии, набор пуансонов из Парижа, ванночки для пайки от изготовителя инструментов, чье имя запретили упоминать. Но за реставрацию ожившей картинки необходимо было даровать что-то лучшее, что-то особенное.
Наконец аббату пришла в голову отличная идея: «Часовщик выше всех благ ставит время, Клод, поэтому я решил подарить тебе время ради времени». Оже настоял на том, чтобы всю неделю мальчик придумывал и сооружал что-то свое, исключительно для себя. После долгих мучений Клод, в ночном порыве вдохновения, произвел на свет инструмент для письма, который прикреплялся вместо отрезанного пальца. Этот инструмент оказался более изящным, чем все его предшественники. Единственной вещицей, сравнимой с железным пальцем, была стальная рука Геца, прославленная великим Гёте. Но рыцарь из Швабии обладал рукой с железными пружинными суставами, крепящимися большими шпингалетами, а протез Клода весил немного и удерживался при помощи присоски, для наилучшей гибкости. Вдобавок юный часовщик придумал для пальца специальный резервуар для чернил, который позволял писать в течение нескольких часов, не макая перо в чернильницу.
Первыми словами, которые Клод написал своим пальцем-ручкой, оказалось изречение аббата: «Помни, что каждый человек должен выбрать себе метафору, что-то, присущее только ему. Моя метафора – раковина наутилуса. Твоя – золотая коробочка с механизмом, которую люди называют часами».
14
Когда приходили гости, аббат не слишком расстраивался. Он умело развлекал философов и натуралистов, ботаников и пекарей, потому что никогда не имел предрассудков. Тем более это помогало ему в работе. Например, как-то раз один из Роша приехал к Оже со змеей, которая испускала очень неприятный запах, – так аббат зажег благовония, прикрыл нос платком и потом всю ночь вел беседу о достоинствах змеиного яда. Если женщина, о которой говорили, будто она – ведьма, соглашалась раскрыть свою тайну только в полной темноте, аббат обеспечивал полную темноту. Если ему приходилось посетить сарай, где маленький ребенок утирал сопливый нос о его свежевыстиранные чулки, аббат лишь улыбался и делал вид, что не заметил столь нежеланной близости. Нет, чтобы расстроить Жана-Батиста-Пьера-Роберта Оже, аббата, кавалера королевского ордена Слона и графа Турнейского, необходимо было что-то совершенно другое.
Этим чем-то, а вернее, кем-то, оказался Люсьен Ливре.
Ливре являлся одним из наиболее значительных и наименее привлекательных лиц, с кем вел переписку аббат. В Париже он был единственным доверенным лицом Оже и его «Часов любви». Люсьен в свое время учился на издателя и стал им, издавая порнографическую литературу и все, что имело непосредственное отношение к порнографии. Он обеспечивал состоятельных клиентов дорогостоящими непристойностями: часами, книгами и другими вещами подобного рода. Не слишком высок, не слишком низок, Ливре носил старомодные костюмы и чересчур большой парик, но все это не стоило даже упоминать. Зато его характер запоминался сразу. Он был скверным человеком, хотя начитанным и сведущим, и всегда пребывал в состоянии недовольства. Ливре искал лицемерия во всех поступках людей и видел заговор в любом проявлении человеческой доброты.
Сначала аббат полагал, что плохое настроение Ливре связано с нарушением баланса жидкостей в организме, что некогда Уже подорвало силы Руфуса из Эфеса, Александра из Трали, Авиценны из Персии. Однако вскоре Оже понял, что дело не в меланхолии, а в подлости и слабости этого человека. Позже, когда аббат имел честь наблюдать, как Ливре плюется, он вновь передумал и прозвал его Флегмагорлом, что говорило об отсутствии у этого человека всякого энтузиазма и его странной манере прочищать глотку.
Зачем понадобилось эксцентричному старику миллионеру, владеющему уникальной коллекцией старинных рукописей, нанять молодого ученого, чтобы тот восстановил историю жизни давным-давно умершего человека?Каприз? Нелепость? Возможно…Но… какая же тайна скрывается в пожелтевших от времени манускриптах, если за обладание ею — убивают, убивают и убивают снова?
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Восточная Анатолия. Место, где свято чтут традиции предков. Здесь произошло страшное – над Мерьем было совершено насилие. И что еще ужаснее – по местным законам чести девушка должна совершить самоубийство, чтобы смыть позор с семьи. Ей всего пятнадцать лет, и она хочет жить. «Бог рождает женщинами только тех, кого хочет покарать», – думает Мерьем. Ее дядя поручает своему сыну Джемалю отвезти Мерьем подальше от дома, в Стамбул, и там убить. В этой истории каждый герой столкнется с мучительным выбором: следовать традициям или здравому смыслу, покориться судьбе или до конца бороться за свое счастье.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.
Сборник «Поговорим о странностях любви» отмечен особенностью повествовательной манеры, которую условно можно назвать лирическим юмором. Это помогает писателю и его героям даже при столкновении с самыми трудными жизненными ситуациями, вплоть до драматических, привносить в них пафос жизнеутверждения, душевную теплоту.